Экзистенциальная психиатрия и критика социума.

Людвиг Бинсвангер (1881 — 1966)


- - , видный швейцарский психиатр и философ. «Целью Бинсвангера были поиск нового основания для психологической науки и психиатрической практики, преодоление кризиса современной психологии. «Болезнь» и «здоровье», «нормальность» и «ненормальность» — значение этих понятий в немалой степени зависит от понимания человека в целом, то есть от философского, а не специально научного подхода, видения» [Руткевич А.М. От Фрейда к Хайдеггеру: Критический очерк экзистенциального психоанализа.— М.: Политиздат, 1985. С. 74.].
В своей философствующей психиатрии Бинсвангер главным образом опирался на философию Хайдеггера, но интерпретировал ее по-своему. «Критика социума, присутствующая в работах Бинсвангера, предстает как описание вечного удела человека, как характеристика любых социальных и экономических связей между людьми. «Взаимное принятие-за-нечто и позволение-быть-принятым конституируют целое социальной человеческой жизни; здесь нет ограничения какой-либо исторической эпохой, какими-либо частными или публичными, экономическими или политическими формами жизни, каким-либо социальным классом». Человеческое существование всегда таково. К тому же, считает Биисвангер, без определенности социальных ролей, детерминированности внешними силами были бы невозможны упорядоченные формы социальной жизни. Мы не могли бы тогда не только рационально понимать, но и просто четко воспринимать другого человека. «Принятие-за-нечто» имеет поэтому, с его точки зрения, антропологическое, а не социально-историческое значение. В мире «дискурсивности» люди по необходимости должны быть друг для друга понятыми, определенными ситуацией и ролью. В мире «дискурсивности» человек всегда находится в пути, устремлен в будущее, ставит цели и решает задачи. Это процесс последовательного движения от прошлого к будущему в «заботе». Конечно, Бинсвангер достаточно произвольно интерпретирует Хайдеггера, у которого «забота» понималась иначе. То, о чем пишет Бинсвангер как о «заботе» или «принятии-за-нечто», скорее, соответствует хайдеггеров-скому неопределенно-личному das Man. Бинсвангер дает социологическую интерпретацию данному экзистенциалу, но в то же время утверждает, что говорит об априорной структуре существования. Социальная жизнь бесчеловечна, однако она необходима и является хоть и неподлинной, но универсальной стороной человеческого существования. Говоря словами Гёте, «как ни было бы общество ужасно, но человек немыслим без людей».
Социологическое «прочтение» экзистенциальной дихотомии «подлинное — неподлинное» было не новым ко времени написания «Основных форм и познания человеческого существования». К. Ясперс и X. Ортега-и-Гасет уже выпустили в свет свои обвинительные заключения по поводу «массового общества», в которых и тот, и другой подчеркивали, что обезличивающим социальным отношениям противостоят отношения подлинного понимания между «Я» и «Ты». Правда, обоим этим мыслителям, в особенности Ортеге-и-Гасету, был присущ элитаризм, совершенно чуждый Бинсвангеру» [Тихонравов Ю.В. Экзистенциальная психология. Учебно-справочное пособие. – М.: ЗАО "Бизнес-школа" Интел-Синтез", 1998. С.75-76.].
«Субъекту, в том числе и душевнобольному, дано то, что ориентирует его в мире, «возможности», которые им реализуются, определенная настроенность. Поэтому, сколь бы странным ни казался мир того или иного, человека, он всегда должен быть понят как осмысленный через осознание нужд, забот, тревог, эмоций этого человека. В нем всегда присутствуют внутренние пространство и время, специфическая окраска, настроенность на других людей. Нет реальности для всех одинаковой и в этом смысле “нормальной”, как полагает традиционная психиатрия и вслед за ней психоанализ. Мир безумца – осмысленный мир, даже если это не наш смысл» [Тихонравов Ю.В. Цит. соч. С.61].
«Вопрос о подлинности существования является главным в полемике Бинсвангера с Хайдеггером. Неподлинным, как и все экзистенциалисты, Бинсвангер считает всю область детерминированных извне отношений между людьми («внешние» отношения к миру и к самому себе). Все социальные отношения включают в себя то, что он называет «игрой роли»: ролевые отношения, считает он, определяют в обществе саму сущность личности. В результате во всех своих отношениях с предметным окружающим миром (Umwelt), с другими людьми (Mitwelt) и с самим собой (Eigenwelt) человек предстает как детерминированное нечто. Вещи, люди, собственная личность определяются в терминах частных аспектов и качеств, целостность теряется. Мир человеческой жизни Бинсвангер отождествляет с хайдеггеровским миром «заботы». Любая практическая или теоретическая деятельность в «заботе» предполагает изначально ограниченную точку зрения: другие люди становятся в один ряд со «сподручными» и «наличными» ве- щами. Более того, человек так же понимает и самого себя. Преодоление этой пеподлинности трактуется Хайдеггером как радикальное отделение экзистенции от внешнего мира. Но преодолевается ли тем самым неподлииность? На этот вопрос Бинсвангер отвечает недвусмысленным «нет». Пусть «героически свободная» личность выбирает саму себя, но ведь выбор осуществляется в том же мире «заботы». Данный мир «заброшенности» и конечности Хайдеггер предлагает «решительно» принять, видеть в нем возможность собственного выбора. Однако этот выбор в «заботе» означает лишь свободу менять социальные роли. Человек остается обреченным играть их всю жизнь, он стоит перед лицом ничто.
Человеческое существование в «заботе» Бинсвангер обозначает труднопереводимым оборотом (каковых в его книге немало: «das Nehmen-bei-Etwas», что можно примерно передать как «принятие-за-нечто», подразумевая постоянное овеществление всего того, с чем человек имеет дело. Бинсвангер описывает целый ряд форм такого обезличенного и манипулятивного подхода к миру и другим людям. Все здесь сводится к инструментальной полезности, все служит целям контроля и эксплуатации, предстает в количественном виде. «Некто полностью исчезает за суммой каких-то нечто, за которые он принимается; он полностью объективирован, то есть сконструирован, как калькулируемая механико-динамическая система из зажимов и рукояток. Субъективный полюс, «кто», забыт или самообъективировался. Мы не видим того, что это мы сами, улавливая другого, сделали его орудием» [Руткевич А.М. Цит. соч. С. 91-92.].

Медард Босс (Boss) (р. 1903)

– швейцарский психиатр.
«Босс полагает, что нет никакого смысла говорить о существовании чего бы то ни было, если нет того, кто «высвечивает» это сущее. Без человеческого восприятия нет и предмета. Босс специально оговаривается: речь должна идти не только о предметах, созданных человеческим трудом; существование любого предмета зависит от нашего видения. «Вот почему,— пишет он,— мы никогда не можем знать, что было, когда еще не появился человек. Мы не можем даже решить, правильно или нет утверждать, что Альпы пребывали здесь до того, как появились первые человеческие существа. Строго говоря, мы никогда не можем сказать, что было до человека». Человек и мир друг без друга не существуют, они конституируют друг друга, будучи, собственно говоря, единым «бытием-в-мире» [Тихонравов Ю.В. Цит. соч. С.125.].
«Фундаментальным принципом, лежащим в основе психотерапии, должна быть, по Боссу, полная «открытость» пациента. Босс предписывает своим пациентам то отношение к миру, которое Хайдеггер вслед за средневековыми мистиками обозначал понятием Gelassenheit, имеющим в виду состояние человека, «позволяющее быть как есть» всему проявляющемуся. Невротики и психотики страдают от жесткой заданности, отсутствия спонтанности, ограниченности видения мира. «Позволение быть как есть» всему проявляющемуся в жизни — главное условие успешного лечения» [Там же. С.127.].
«Вслед за Хайдеггером Босс осуждает современную цивилизацию, которой противопоставляет идеализируемые «традиционные общества». Иногда он даже выходит за пределы психоаналитического «фамилиализма» и говорит о том, что существующие социальные отношения являются причиной невротических заболеваний. Но далее аналогий между типами семьи в различных обществах и симптоматикой психических заболеваний он не идет. Босс уходит от проблемы социальной обусловленности невротических нарушений. Семья, как это понимает и Босс, связана с социальными структурами, воспроизводит нормы и ценности, характерные для данного общества. Но, с его точки зрения, сами социальные структуры, все отношения между людьми определяются способами «видения» мира, пребывания в «близости» или в «удаленности» от бытия, которое раскрывается каждому независимо от каких-либо социальных обстоятельств. Получается круг: способ видения мира определяет социальное бытие людей, а социальное бытие через семью определяет способ видения каждого, индивида. И вместо того чтобы разобраться в сложных социально-экономических, политических, экологических и других проблемах современного мира, Босс вслед за Хайдеггером обвиняет во всех бедах науку и технику, которые, оказывается, «закрыли» от людей бытие. «Открытым» же оно является для людей традиционных обществ. Поэтому, несмотря на оговорки, Босс, «культурный гуманитарий и примерный буржуа» (по определению Айзенберга), все л большей мере отрицает достоинства научно-технической цивилизации в сравнении с традиционными обществами, несмотря на царящие там предрассудки, голод, болезни, нищету. Он доходит даже до похвал кастовой системе в Индии, считая ее чрезвычайно полезной для «психического здоровья» [Там же. С.136-137.].
Босс стремился показать, что «все предшествующие теории ничего не понимали в причинах болезни. В человеческом мире вообще нет причин, прошлое не детерминирует, а мотивирует настоящее. Более того, «все происходящее в мире человеческих существ начинается с точки зрения будущего, так что будущее может претендовать па первичность по отношению к двум другим временным протяжениям человеческой экзистенции. Этот факт имеет величайшую важность для медицины, как для патогенезиса, так и для терапии». Медицина вообще обращается к экзистенции человека и лишь во вторую очередь к его телесности. Даже когда речь идет о генетических и инфекционных болезнях, ранениях, Босс считает, что говорить о причинах заболевания бессмысленно. Это нарушения бытия-в-мире, которые излечиваются благодаря расширению поля видения бытия, азменеггаю в отношениях с этой основой основ. Особенно подробно Босс рассматривает психические заболевания. Все без исключения психозы он трактует как изменения открытости экзистенции. Психические заболевания современных людей связаны с суженностью восприятия бытия, отсутствием смысла существования. Трактовка шизофрении у Босса многими чертами сходна с доктринами антипсихиатрии. По Боссу, шизофреник открывает какое-то недоступное большинству измерение бытия, то есть он в высшей степени чувствителен «сокрытому». Но не будучи способным выразить этот опыт «сокровенного» в поэзии, философии, религии, такой человек становится больным» [Там же. С.141-142.].
«Научно-техническая цивилизация калечит людей психически — это, по Боссу, причина всех социальных проблем, патологических актов, массовой преступности, наркомании. Разор с «любым типичным представителем нашего общества показывает, что все они страдают — считают ли они себя здоровыми или больными». «Промышленно-технологическое» общество не может предложить людям высокого смысла жизни, произошли нарушения во всех человеческих отношениях. С определенными оговорками консервативного характера Босс поддерживает контркультуру, насколько в ней проявился бунт против индустриально-технической цивилизации. Босс отвергает марксизм, ибо видит в нем воплощение технологизма и коллективизма. Свои надежды он связывает, во-первых, о распространением экзистенциально -феноменологического подхода на все науки, что в дальнейшем может подорвать теоретические основы современной цивилизации. Но еще в большей мере он надеется на Восток, который традиционно придавал больше значения внутреннему, а не внешнему, духу, а не материально-техническим достижениям. Он надеется, что со временем «судьба мира» будет такова, что человечеству откроются иные измерения бытия. Психологи и медики, пишет Босс, «совершенно не замечают, что природа объекта их исследования — человеческой реальности — отличается от устройства любого другого известного нам царства». В современной западной психологии действительно имеются целые школы, вроде бихевиоризма, сводящие человеческое сознание к биологическим или даже физико-химическим процессам. Узкая специализация часто превращает врачей в наделенных богатым арсеналом орудий и препаратов техников, «ремонтирующих» больного, словно сломанные часы. В капиталистических странах медицина стала частью мира бизнеса: совершаются ненужные, но дорогостоящие операции, рекламируются недоброкачественные средства «от всех болезней» и т. д. Босс перечисляет все эти пороки западной медицины, и его возмущение вполне можно понять. Если человека рассматривать как механизм, находящийся во взаимодействии со средой по схеме «стимул — реакция», то можно оправдать манипулирование поведением людей с помощью электродов, фармакологии и других средств» [Там же. С.142-143.].

Ролло Мэй (р. в 1909 г.)


американский психолог, психиатр и психотерапевт. «Тревога определялась Мэем как осознание угрозы «какой-либо ценности, которую индивид считает сущностной для своего существования как личности». Угрожать человеку могут физическая смерть или страдание, потеря тех или иных социальных благ, ценностей или символов. Но главное внимание Мэй обращает на угрозу утратить смысл существования, поскольку по поводу угрозы потерять какие-либо конкретные вещи, блага, обстоятельства человек испытывает не тревогу, а страх. То есть он способен четко сформулировать угрозу, бороться с ней или бежать от страшного. Страшное угрожает не ядру личности, тогда как тревога наносит удар по самому основанию ее психологической структуры, на котором строится понимание себя самого и мира. В тревоге человек испытывает страх по поводу собственной экзистенции, страшится «стать ничем».
Страх смерти представляет собой нормальную форму тревоги, но не он, считает Мэй, является ее истоком. Ее вызывает боязнь пустоты, бессмысленности, «ничто». Это тревога, с необходимостью присущая человеческой экзистенции, она неотделима от бытия личности. Без тревоги невозможно позитивное развитие личности, она является необходимым элементом в структуре человеческой психики. Невротична не сама тревога, а попытки ее избежать. Невротик бежит от «базисной тревоги», но в результате начинает испытывать тревогу там, где нормальный человек (то есть осознающий свою конечность и постоянную угрозу «ничто») испытывает лишь страх, осознавая конкретные опасные обстоятельства своего существования и находя силы им противостоять.
Отсюда выводятся основные принципы психотерапии Мэя: от невротических страхов индивид освобождается через осознание «базисной тревоги», поскольку «имеется обратное отношение между осознанием тревоги и присутствием симптомов». Тревога, как страх за самое бытие экзистенции, должна «растворить» все невротические фобии: «осознанная тревога может быть более болезненной, но она может быть использована также для интеграции «Я». Психотерапия, таким образом, является родом воспитания пациента в духе экзистенциалистской философии: он должен понять неподлинность собственного существования и своих страхов, осознать собственную конечность и выбрать самого себя перед лицом ничто. Многие из пациентов, как отмечал сам Мэй, приходят к аналитику, с медицинской точки зрения, совершенно здоровыми. Их тревожит пустота, бессмысленность собственного существования, а психотерапевт указывает им па необходимость выбора самого себя, призывает к «мужеству творить» и ничего, кроме смерти, не бояться, реализуя собственную свободу» [Тихонравов Ю.В. Цит. соч. С.148-149.].
«Его исследование «Смысл тревоги» представляет интерес не только в том отношении, что в нем впервые была предпринята попытка дать психологическую интерпретацию экзистенциалистского учения о тревоге, но и потому, что его автор обращается к критике современного общества и приходит к выводу о необходимости социальных перемен. Мэй пытался в своей работе показать, что невротические - страхи порождаются обществом «борьбы всех против всех», социальным неравенством, угрозой безработицы и тому подобными причинами. Однако впоследствии Мэй опускает рассмотрение вопросов психотерапии в широком социальном контексте, рассуждения об «адекватных формах общности», преодолении «невротического общества» и индивидуализма. Его учение о тревоге становится подготовкой перехода к экзистенциальному анализу и феноменологической психологии» [Там же. С.147-148.].
«Бытие для Мэя — это бытие-в-мире, то есть совокупность смысловых отношений между двумя полюсами: личностью и ее миром. В таком случае говорить о природе и обществе самих по себе нельзя: это природа и общество, какими они даны субъекту. Единственным миром, о котором можно говорить, оказывается собственный мир. Обсуждению вопроса об экзистенциальном обосновании психотерапии Мэй посвятил несколько работ. В качестве онтологических условий человеческого существования он рассматривает следующие структуры бытия-в-мире: центрированность, самоутверждение, соучастие, осознание, самосознание, тревога. Центрированность является базой отдельного, отличного от других существования. Речь идет об уникальности каждого индивида. Центрированность не является у человека предзаданной. Он должен иметь мужество видеть себя отдельным и независимым центром всего окружающего, утверждать себя в этом качестве. Таков смысл экзистенциала «самоутверждение»: человек должен реализовать себя в выборе. Если центрированность указывает па уникальность каждого индивида, то соучастие раскрывает его необходимую соотнесенность с другими людьми. Невротические симптомы появляются, когда либо соучастие, либо центрированность доминируют. Изоляция от всех или полная поглощенность становятся тогда на место взаимоотнесенности автономных экзистенций. Субъективной стороной центрированности является, по Мэю, осознание (или «отдавание себе отчета» —awareness). Каждое живое существо наделено опытом самого себя, своих желаний, потребностей. Этот опыт имеется еще до ясного сознания и, целесообразного действия. Самосознание Мэй считает присущим исключительно человеку. Наконец, в онтологическом чувстве тревоги человеку открывается возможность небытия. Систему экзпстенциалов Мэя можно рассматривать как попытку приблизить аналитику Хайдеггера к тому, что иногда называют «американским здравым смыслом». Мэй пишет не о каком-то «бытии-при-внутримировом-сущем», а о самоутверждении, самосознании, тревоге, которые в той или иной мере знакомы каждому человеку. Но в результате такого приземления онтологии Хайдеггера происходит полное смешение философских (онтологических) и конкретно-научных (онтических) категорий. Когда Мэй еще не был последователем Хайдеггера, он в какой-то мере придерживался социально-исторического подхода и писал в «Смысле тревоги», что страх, тревога, вина являются переживаниями людей, характерными для определенных социально-культурных целостностей на определенных этапах их развития. Сделавшись же онтологом, он просто перенес в область экзистеициалов те чувства, которые испытывают его современники, в частности его пациенты.
Подобный характер имеет и концепция, изложенная в наиболее широко известной книге Мэя «Любовь и воля», которая стала в США «национальным бестселлером». Она содержит анализ любви и воли как фундаментальных измерений человеческого бытия в их исторической перспективе и актуальной феноменологии. Автор демонстрирует положение, согласно которому расширение горизонтов сознания достижимо только на пути возрождения единства любви и воли, в котором можно найти новые источники смысла существования в шизойдном мире. Мэй цитирует Тиллиха: «Любовь есть онтологическое понятие. Ее эмоциональный элемент является следствием ее онтологической природы». Однако о какого рода онтологии в данном случае идет речь? Современная психология, от имени которой выступает Мэй, не может в духе Эмпедокла рассматривать любовь и ненависть в качестве управляющих всем миром сил. Христианское учение о милосердной любви также не может служить основанием для наук о человеке, поскольку это предполагало бы некритическое принятие догматов христианской религии.
Учение Мэя о любви задумано как снятие двух концепций: фрейдовской теории либидо и платоновского учения об Эросе. Мэй хочет доказать, «что они не только совместимы, но и представляют собой две половины, каждая из которых необходима для психологического развития человека» [Там же. С.151-153.].
«В качестве другого фундаментального свойства человеческого существования Мэй называет волю. Она пронизывает все бытие-в-мире, так как идентичным самому себе человек становится только в акте выбора. Темы возможности, свободы, решимости, тревоги, вины рассматриваются теперь Мэем в связи с волей как «базисной интенциональностью экзистенции» [Там же. С.154.].
«Во взаимодействии желания и воли он видит сущность человеческого бытия. Воля рассматривается как организующий принцип, требующий рефлексии, сознательного решения при реализации желаний. Правда, здесь Мэй вступает в противоречие с проводимой им самим мыслью о тождественности воли сфере интенциональности в целом» [Там же. С.154.].
«В интенциональности, направленности существования, его выходе за собственные пределы Мэй видит фундамент бытия человека. Интенционалъные акты формируют те смысловые содержания, с которыми имеет дело человек. Это «наш способ осознания реальности», понимания мира и самих себя. Структура интенциональных актов определяет способ существования, бытие-в-мире каждого человека» [Там же. С.154.].

Рональд Д. Лэнг (Laing) (1927-1994)


- британский психолог, психиатр, основатель движения антипсихиатрия. Идейное движение антипсихиатрия «возникло в начале 60-х годов в Великобритании, а затем получило широкое распространение и на континенте, особенно в романских странах (Франция, Италия и др.). Существуют также активные группы антипсихиатров в США и ФРГ. С 1975 г. действует «Интернациональная сеть» — организация, объединяющая несколько тысяч психиатров, медсестер, служащих, юристов, гуманитариев и бывших пациентов психиатрических клиник. Она отличается от других ультра-левых групп тем, что наряду с социально-политическими задачами («низвержение буржуазного общества», «перманентная революция» и т. п.) ставит перед собой цель ликвидировать ряд медицинских институтов, в особенности психиатрические клиники. Сторонники антипсихиатрии видят свою задачу в разоблачении, демифологизации насилия человека над человеком во всех его формах. Одной из самых отвратительных форм такого насилия они считают клиническую психиатрию, которая, по их мнению, является не средством лечения, а орудием политического насилия, репрессивным аппаратом буржуазного общества, социальным инструментом, который как раз порождает сумасшествие. Больны не те, кто содержится в клиниках, по само общество, и «вылечить» его может только революция» [Тихонравов Ю.В. Цит. соч. С.166.].
«Репутация Лэйнга как профессионала-психиатра связана, прежде всего, с умением описывать психические расстройства своих пациентов. Ему отдают должное и его критики — психиатры, которые признают, что Лэйнг добивался успеха при лечении, казалось бы, безнадежных больных-психотиков. Но среди читателей его книг и статей профессионалы-психиатры составляют незначительное меньшинство. Можно считать, что популярность его книг имеет своей причиной то, что он выступает как критик современной цивилизации, даже как пророк. Работы Лэйнга вызвали больший интерес у философов, социологов, писателей, верующих, чем у его коллег, которые, напротив, относятся к данному аспекту его воззрений резко критически» [Руткевич А.М. Цит. соч. С. 123.].
«В “Расколотом Я” Лэнг отходит от узкой клинической проблематики и пытается осмыслить природу самопротиворечивого “несчастного сознания”, связанные с этим вопросы одиночества, утраты смысла жизни, нравственного конформизма в контексте идей и представлений экзистенциальной феноменологии» [Тихонравов Ю.В. Цит. соч. С.167.].
«Еще в древности сформировалось представление, согласно которому одной из причин одиночества человека, невозможности обретения им достойного места среди людей, налаживания с ними добрых отношений является самопротиворечивость, саморазорванность сознания индивида» [Там же. С.167.]. В философии Гегеля исследовались условия возникновения самопротиворечивого “несчастного сознания”. Именно в рамках гегелевского подхода развивает свои взгляды Лэнг.
------------------------ Ср.: «…Современная психопатология, заявляет Лэйнг, во всех ее формах дает искаженное представление о внутреннем мире больного. Единственной возможной формой постижения личностного в человеке он считает экзистенциальную феноменологию, которая «артикулирует то, чем является мир другого и каков способ его бытия в нем» [Руткевич А.М. Цит. соч. С. 124.]. ----------------------------------------------
«В центре внимания Лэнга находится исторически определенный тип “несчастного сознания” – шизойдная личность. Это человек, у которого нарушены связи не только с окружающим миром, другими людьми, но и с самим собой. Он ощущает себя безысходно одиноким и изолированным. Его восприятие собственного Я расколото, внутренняя мотивация своего поведения и интерпретации поведения и отношения к нему других людей чрезвычайно сложны, противоречивы и запутаны. Возникновение шизойдного сознания, согласно мнению Лэнга, обусловлено столкновением изначально морального и гуманного (в понимании экзистенциальной философии) субъекта с обществом, конфликтом между подлинностью экзистенциального бытия и неподлинностью природно-социальной действительности» [Тихонравов Ю.В. Цит. соч. С.169.].
«На место «психиатрического жаргона» Лэйнг ставит герменевтику, так как единственным путем постижения мира психотика считает погружение в «его мир» [Руткевич А.М. Цит. соч. С. 124.].
«По Лэнгу, общество воздействует на индивида через язык, разрушая первоначальные значения и смыслы его внутреннего мира – экзистенции (экзистенциальный контекст бытия-в-мире). Господствующая культура и характерный для нее отчужденно-рационализированный язык и образ мышления вытесняют в сознании индивида непосредственные значения всего того, что составляет для него бытие-в-мире. Так, при общении с другими людьми и даже во внутреннем монологе человек выражает свою деятельность и поведение других людей, как правило, в безличных терминах официальной морали и идеологии, обезличенных понятий психологии, сводит их к формальным социальным ролям. В результате внутренний мир индивида представляет собой “дымящиеся развалины”, не связанные и противоречивые образы массовой культуры, обрывки новостей, команд, лозунгов, призывов. Такая ситуация вступает, по Лэнгу, в противоречие с естественной устремленностью человека к целостности мировосприятия, к нерасчлененному на объект-субъект единству бытия-в-мире. Поэтому дальнейший ход событий состоит в том, что расколатая шизойдная личность включается в безысходную деятельность, состоящую в попытках связать привнесенное обществом в сознание содержание с контекстом его Экзистенциального бытия. В свою очередь, это приводит к созданию химерных и противоестественных мыслительных конструкций, которые воспринимаются со стороны как безумство, проявление шизофрении. Искалеченный цивилизацией современного общества индивид становится субъектом антигуманных идей и социальных рефлексов, способствующих его дальнейшему отчуждению. Лэнг выступает против культуры современного общества, оказывающего разрушающее воздействие на внутренний мир человека, способствующий его деперсонализации. Общество для Ленга выступает только как условие несвободы человека, а жизненное назначение индивида видится в том, чтобы культивировать подлинность» [Тихонравов Ю.В. Цит. соч. С.170.].
«Будучи отторгнутым от “своего мира”, от самого себя, утратив ощущение целостности, жизненности, реальности, длительности своего существования, словом, став, как считает Лэнг, “онтологически неуверенной личностью”, “несчастное сознание” постоянно испытывает тревогу. “Онтологически уверенной” он называет личность, осознающую свою целостность, спокойно встречающую жизненные невзгоды. Способность быть автономной индивидуальностью Лэнг считает главным условием «онтологической уверенности», которая наделяет человека одновременно самоидентичностыо и способностью вступать в общение с другими. «Онтологически неуверенная личность» постоянно озабочена сохранением самой себя, «повседневные обстоятельства жизни угрожают ее низкому порогу уверенности». «Онтологическая неуверенность» испытывается как непрерывное наличие угрозы собственному существованию в качестве личности, как тревога» [Там же. С.172.].
«Лэнг останавливается на трех формах тревоги, которые, с его точки зрения, чаще всего при этом встречаются: «поглощение», «прорыв», «окаменение» (или, на традиционном языке клинической психиатрии, деперсонализация)» [Руткевич А.М. Цит. соч. С. 125-126.].
«Основной техникой для тревожащегося за собственную автономность индивида, по Лэнгу, становится упреждающая деперсонализация других. Но в результате индивид попадает в замкнутый круг, ибо, чем больше он превращает других в объекты, тем меньшей становится его собственная «онтологическая безопасность». Ее отсутствие проявляется, прежде всего, в феномене отрыва сознания от тела, отождествлении собственного «Я» с сознанием. Этот отрыв Лэнг интерпретирует как попытку справиться с «базисной небезопасностью». В таком случае индивид ощущает собственное тело как один из объектов в мире, а не как средоточие его индивидуальности. Тело становится для него носителем «ложного Я», от которого полностью отрывается «внутреннее», или «истинное Я». Оно не принимает прямого участия в действиях тела, создает с помощью воображения далекие от реальности образы, развивает сложную систему отношений с собственным телом, пытается «создать отношения к другим личностям и вещам в собственных пределах, без какого-либо обращения к внешнему миру лиц и вещей. Индивид вырабатывает микрокосмос в самом себе». Шизоид создает целую систему «ложных Я», заменяющих ему при взаимодействии с другими людьми его «внутреннее Я», скрытое от всех и невоплощенное. С одной стороны, он чувствует себя всемогущим в своей отстраненности от реального мира. «Воображаемыми достоинствами,— пишет Лэнг,— являются безопасность для «истинного Я», изоляция, а потому свобода от других, самодостаточность и контроль». Но неизбежным следствием изоляции оказывается чувство пустоты: закрывшееся «Я» не может обогащаться из внешнего опыта, поэтому его внутренний мир все более обедняется. Обратной стороной воображаемого всемогущества оказываются чувства бессилия и пустоты. Только в изоляции шизоид чувствует себя в безопасности: индифферентность по отношению к людям и вещам, превращение других личностей в объекты необходимы для него, чтобы сохранить собственное «Я».
Подобно Бинсвангеру, который искал причину психотических нарушений в предзаданной зауженности «конфигурации экзистенции», Лэнг в «Расколотом Я» ничего не говорит, о том, как и почему теряется «онтологическая уверенность». Он считает, что ненадежное структурирование психики происходит в раннем детстве и причины его установить невозможно. В дальнейшем индивид предпринимает попытки защиты, которые оказываются несостоятельными. «Трагический парадокс заключается в том,— пишет Лэнг,— что, чем больше усилий защиты Я на этом пути, тем больше оно разрушается. Последующее явное разрушение и растворение Я в шизофреническом состоянии совершается не из-за атак врага извне (действительных или предполагаемых), но из-за опустошения, вызванного самими защитными маневрами» [Тихонравов Ю.В. Цит. соч. С.178-179].
«Неуверенность в собственной идентичности вызывает страх быть поглощенным другими в общении. В результате индивид стремится к изоляции, а па место полярности «автономная идентичность — соотнесенность с другими» приходит антитеза полного растворения и полной изоляции. Поскольку «онтологически небезопасная личность» чувствует себя совершенно опустошенной, она боится заполнения этого вакуума, боится, что с этим заполнением может полностью потерять себя. Каждый контакт с реальностью испытывается ею как нечто ужасное, как угроза «прорыва» неведомых страшных сил. Наконец, страх вызывает и вступление в межличностные отношения: «Если некто испытывает другого как свободного агента, то он открыт для возможности быть испытываемым как объект опыта другого, а тем самым потери собственной субъективности. Ему угрожает возможность стать не более чем вещью в мире другого, без какой-либо собственной жизни» [Там же. С.180.].
«Состояние диссоциации тела и сознания, по Лэнгу, присуще и нешизоидным индивидам, особенно в таких угрожающих ситуациях, когда нет возможности их избежать (война, концлагерь и т. д.). Но у шизоидов это не временное состояние, а базисная ориентация в жизни. Мир шизоида «является миром, который угрожает со всех сторон его бытию и из которого нет выхода». С разделением «внутреннего Я» и телесного «ложного Я» восприятие и действование оказываются переданными последнему. Поэтому мир испытывается как нереальный, а все относящееся к восприятиям и действиям — как ложное, бесполезное и бессмысленное. Реальность мира и собственная реальность находятся у нормального человека в отношении взаимного потенциирования; для шизоида взаимообогащение этих двух реальностей становится невозможным. Так как каждое столкновение с миром угрожает поглотить «внутреннее Я», шизоид боится выйти за пределы созданной им самим скорлупы. Воображаемые миры, фантазия заменяют реальность, он все больше общается с фантастическими образами, а не реальными людьми. Столь оберегаемая им свобода становится проклятием. Лэнг употребляет здесь сартровский образ «осужденности на свободу»: герои экзистенциалистских романов и драм оказываются, по Лэнгу, потенциальными психотиками. Лэнг детально описывает постепенное расщепление как «истинного», так и «ложного Я». «Внутреннее Я» все в большей мере опустошается, становится фантомом, на место которого приходят юнговские «архетипические силы». Шизофрения является процессом распада сознания, ведущим к полной дезинтеграции, к гипотетическому сознанию, которое Лэнг вслед за английским поэтом-романтиком У. Блейком называет «хаотическим не-сущим». Завершается «Расколотое Я» описанием «истории Джулии», которое было первым свидетельством незаурядного литературного таланта британского психиатра» [Там же. С.180.].
«Безумие» является характеристикой межличностных отношений, возникающей в зависимости от понятности или непонятности для нас суждений и действий другого человека. Здоровье определяется общим согласием, но мы начинаем называть человека «психотиком» или «сумасшедшим» при радикальном расхождении с ним в оценке тех или иных мотивов, действий, интенций, «и только в силу этой межличностной дизъюнкции мы начинаем исследовать его мочу и высматривать аномалии в графиках электрической активности его мозга».
Уже здесь можно видеть, что Лэнг жестко противопоставляет друг другу объяснение и понимание; данные естественных наук отвергаются с порога: они ничего не могут сказать нам о психическом заболевании, ибо болеет личность, которая принципиально несводима к тем или иным физическим, химическим или физиологическим параметрам. Критика Лэнгом тех западных психиатров, которые видят в больном человеке что-то вроде испорченного механизма, который можно починить с помощью фармакологических препаратов, электрошока и тому подобных средств, безусловно, имеет смысл. Прав он и в том отношении, что оценка действий, мотивов, суждений человека со стороны окружающих определяет, будут ли его считать вполне нормальным или заслуживающим помещения в психиатрическую лечебницу. «О патологическом изменении личности,— пишет Б.В. Зейгарник,— мы говорим тогда, когда под влиянием болезни у человека скудеют интересы, мельчают потребности, когда у него проявляется равнодушие по отношению к тому, что его раньше волновало, когда действия его лишаются целенаправленности, поступки становятся бездумными, когда человек перестает регулировать свое поведение, не в состоянии адекватно оценивать свои возможности, когда меняется его отношение к себе и окружающему. Такое изменение является индикатором измененной личности» [Там же. С.182-183.].
«Несколько глав книги «Я и Другие» Лэнг посвящает детальному разбору «тех способов, с помощью которых другие словом и делом разрушают нашу жизнь». Шизофреническим фактором, по его мнению, оказывается не «промывание мозгов» как таковое, а постоянное и повторяющиеся приведение в парадоксальное состояние, когда на разных уровнях абстракции выдвигаются исключающие друг друга требования с одновременным запретом выхода из данной ситуации. У индивида возникает замешательство, сомнение по поводу определимости ситуации вообще. При этом конфликт самим индивидом не осознается, хотя он чувствует нестерпимость своего положения. Такова, по словам Лэнга, ситуация «двойной связи», когда «жертва не может сделать ни одного шага без наступления катастрофы» [Там же. С.187.].
«В известной мере это относится и к работе Лэнга, написанной совместно с А. Эстертоном, «Здоровье, безумие и семья». Но в ней авторы приходят к одному из антипсихиатрических выводов: нет никакого смысла противопоставлять «нормальное» и «ненормальное». Пациенты психиатрических клиник не менее «нормальны», чем члены их семейств, а «шизофреногенные семьи» ничуть не отличаются от обычной семьи современного общества. Лэнг описывает существование в “семейном гетто”, условия “взаимного терроризм” и “навязанного долга”, обмана, мистификации и насилия. От рассмотрения семейной среды он постепенно переходит к критике общества в целом: именно оно виновно в том, что люди оказываются в психиатрических клиниках, а психиатры вольно или невольно оказываются палачами» [Там же. С.188.].
«Цивилизация «одномерных людей», пишет Лэйнг в предисловии ко второму изданию «Расколотого Я», подавляет «любую форму трансценденции». Человек, обладающий опытом «других измерений, которые он не может отвергнуть или забыть, рискует или быть уничтоженным другими, или предать то, что он знает. В контексте нашего сегодняшнего всеохватывающего безумия то, что мы называем нормальностью, здоровьем, свободой, все наши точки отсчета являются двусмысленными. Человек, предпочитающий быть скорее мертвым, чем красным нормален. Человек, говорящий, что он потерял душу, сошел с ума. Человек, говорящий, что люди это машины, может быть великим ученым. Говорящий, что он есть машина, является на психиатрическом жаргоне «деперсонализированным» Человек, говорящий, что негры — низшая раса, может быть широко уважаемым. Человек, который говорит что его белизна есть форма рака, освидетельствован. Семнадцатилетняя девочка в госпитале сказала мне, что она страшится того, что внутри нее атомная бомба. Государственные деятели большого ранга, которые хвалятся и угрожают тем, что у них есть оружие страшного суда, являются куда более отчужденными от реальности, чем те па кого наклеен ярлык «психотик». «Нормальное» состояние сегодняшнего человека признается Лэнгом чем-то в высшей степени ненормальным: это предательство «наших подлинных возможностей». Успешное приспособление к такой реальности означает потерю себя самого и подлинной реальности.
К тем же выводам независимо от Лэига пришли в другие представители экзистенциального психоанализа сделавшиеся пророками «контркультуры». Например, Н. Браун в своей книге «Любовное тело» писал: «Безумная истина: граница между здоровьем и сумасшествием является ложной. Истинным результатом психоанализа оказывается освобождение от этой границы». Браун тоже полагает, что помещение психотиков в психиатрические лечеоницы является навязыванием деструктивного видения мира всем тем, кто пытается от него освободиться» [Там же. С.188-189].
Конечные выводы, к которым пришел Лэнг заключались в том, «что социальная реальность в целом безумна, что больные являются куда более здоровыми, чем «нормальные» обитатели этого мира. Таков главный итог эволюции воззрений Лэнга от «Расколотогого Я» к «Политике опыта», ставшей классическим для всей антипсихиатрии произведением» [Там же. С.190.].
Вскоре Лэнг стал одним из вдохновителей волны контркультуры, наряду с фрейдо-марксистом, теоретиком сексуальной революции Г. Маркузе. Контркультура выступила с жесткой критикой репрессивных социальных институтов. «В 70-е годы эти идеи были развиты такими
апологетами «контркультуры», как В. Рейч и Т. Роззак (Roszak). Они еще писали о необходимости решения целого ряда социально-экономических проблем, но, по Рейчу, изменения осуществятся благодаря распространению «Сознания III» (то есть «контркультуры»), а по Роззаку, таким средством является «мистическая революция», ведущая к «пробуждении от одномерного видения и от ньютоновских снов, к отречению от безумной онтологии нашей культуры». Новое «мистическое сознание» заменит «техницизм» современного мышления, преобразует жизнь всего человечества» [Там же. С.191].
Лэнг и его последователи подвергая критике современную цивилизацию, «противопоставляют ей «мистический» опыт больного-психотика. Наиболее полно эта программа «антипсихиатрии» реализуется в книге Лэнга «Политика опыта» [Там же. С.192.].
«Книга начинается с утверждений о тотальном отчуждении человека в современном мире. Истина и социальная реальность бесконечно далеки друг от друга. Это даже не реальность, а совокупность «псевдособытий», к которым «мы приспосабливаемся с ложным сознанием, адаптированным и видящим эти события истинными и реальными, даже прекрасными». Современная цивилизация находится в состоянии старческого упадка.
Современное научное знание, по Лэнгу, есть не более чем совокупность принятых на веру гипотетических построений, до предела ограничивающих возможности нашего видения. Миру науки соответствует современный человек: это обрубок, фрагмент той личности, которой он мог бы быть. Забыты все измерения фантазии, чувства, мышления, выходящие за пределы конформизма, «здравого смысла». Чтобы отбросить этот мистифицирующий занавес, необходима интенсивная дисциплина обучения, дающая возможность «начать испытывать мир заново, с невинностью, истиной и любовью. А непосредственный опыт... духовного царства демонов, духов, сил, владычеств, властей, серафимов и херувимов, света является еще более удаленным».
Трудно сказать, нужно ли понимать это «духовное царство» в духе гностиков, или можно обойтись его юнгианским истолкованием как архетипов коллективного бессознательного. В любом случае утверждается необходимость преодолеть узкие пределы навязываемого обществом «опыта». То, что называют «нормальным», является продуктом репрессии, «раскола», проекции и других форм деструктивного воздействия на опыт индивида. Наиболее здоровой частью психики остается, по Лэнгу, сфера свободной фантазии, но именно она подавляется в сегодняшнем мире как нечто незрелое и препятствующее нормальной жизни. Важнейшим измерением «опыта» Лэнг считает переживание бытия и небытия. Следуя как онтологии философов-экзистенциалистов, так и учениям восточных мистиков, он пишет о постигаемом первоисточнике всех форм. Бытие не является ни одной из вещей, это не-сущее, «ни-то», служащее основанием всех вещей, всех «что». В творчестве, в траисцендировании самого себя человек позволяет обнаружиться всему сущему: он помогает бытию рождаться из небытия. Открытие этой истины ставит человека вред великой «мистерией» превращения небытия в быте, освобождая человека от страха перед «ничто». Погружение в этот процесс становления, приближение к границе бытия и небытия может вести человека как к раю, так к аду, к подлинному здоровью и к подлинному безумию. Открывается это измерение «в тишине», «в центре каждого из нас»: «Мы находимся по ту сторону всех вопросов, кроме вопросов о бытии и небытии, воплощении, жизни и смерти... С нашей точки зрения, отчужденный от первоисточника творения человек поднимается из отчаяния и кончает падением. Но такой человек не прошагал пути до конца времен, конца пространства, тьмы и света. Он не знает того, что там, где все кончается, там все начинается». Этот «опыт», продолжает Лэнг, игнорируется психиатрией и психологией. Бихевиоризм является «самым крайним примером этой шизоидной теории и практики»; психоанализ и другие формы психотерапии, подобно бихевиоризму, являются техникой контроля и манипуляции. Они ориентированы на приспособление пациента к репрессивной цивилизации, разрушающей первоначальное единство бытия и небытия, внешнего и внутреннего. Тот, кто вопреки сопротивлению окружающих «нормальных» членов общества, вообще забывших о наличии «сокровенного», обращается к собственному внутреннему миру, находит развалины, остатки этой целостности. Внутренние противоречия, разорванность различных аспектов сознания — таково состояние обнаружившего «внутреннее измерение» человека, «полубезумного существа в сумасшедшем мире». Таков социальный контекст психиатрии. «Нормальные» настолько больны, что даже не знают о своей болезни, а «больные» - это те, кто начал выздоравливать.
Большая часть людей вовсе не ощущают себя психически больными. Это, по Лэнгу, свидетельствует об их безумии. Они не воспринимают того, что их «опыт» разрушается, поскольку разрушение осуществляется сегодня так, что его воспринимают как благодеяние. Приучение к миру мистификации, пишет Лэйнг, начинается с детства: «Дети еще не дураки, но мы их сделаем такими же имбецилами, как мы сами...». Насилие, именуемое любовью, к пятнадцати годам разрушает большую часть способностей подрастающего поколения, и появляется «еще одно полубезумное существо, более или менее приспособленное к сумасшедшему миру». Это насилие приучает с первых месяцев «правильно» двигаться, говорить, чувствовать, выбирать. Социализация является принуждением вести себя и думать так, как это делают родители. «Дети с трудом отказываются от врожденного воображения, любопытства... Вы должны любить их, чтобы заставить их сделать это. Любовь — это путь от подчиненности к дисциплине, а через дисциплину... к предательству своего Я». Способность обманывать себя лежит в основе адаптации и социализации. Социально разделяемые галлюцинации являются тем, что называют реальностью. Безумие пронизывает даже самые интимные сферы жизни людей. Не вызывает сомнений тот факт, что современное общество далеко от идеала того «здорового общества», о котором писал Фромм. Имеются социальные причины роста количества неврозов и психозов. Но у Лэнга и других антипсихиатров отчуждение в смысле социально-экономическом и психическая болезнь (часто обозначаемая ими тем же термином “alienation”) полностью отождествляются. В результате психотики становятся у них политически преследуемыми, так как они пытаются покинуть навязываемую им систему «социальной фантазии - социальной реальности». Их стремятся вновь адаптировать к данной системе. Отсюда Лэйнг делает вывод о том, что шизофрения есть естественный процесс выздоровления. «Я думаю, — пишет он,— что шизофреники могут научить психиатров большему о внутреннем мире, чем психиатры своих пациентов». Отвергнув вместе с психиатрией любые научные методы изучения психики, Лэнг обращается к мистическому опыту.
Ранее, по его мнению, существовали лучшие условия для опыта «других измерений»: «Процесс вхождения в иной мир из этого мира и возвращения к этому миру из иного является столь же естественным, как смерть или рождение». Но в современных условиях забывший о вековечных истинах человек, во-первых, страшится, теряется, входя в иные измерения, а во-вторых, окружающие ему не верят, не понимают его, преследуют, заточают в клинику. Подобное «погружение» стало сегодня асоциальным. «Ни один век в истории человечества,— пишет Лэнг,— не терял в такой мере связь с этим естественным процессом выздоровления». Вместо нынешних клиник, способных только калечить тех, кто начал «путешествие», необходимо организовать сообщество, в котором уже совершившие «путешествие» смогут помогать совершить его начинающим» [Там же. С.192-195.].
Опыт психотика, «отождествляется Лэнгом с мистическим опытом. Он даже считает, что опыт психотика является «одной из тех немногих вещей, которые еще имеют смысл в нашем историческом контексте», то есть в мире тотального отчуждения и безумия. В нем осуществляется «трансцендентальный опыт», лежащий в основе всей психической жизни. «Когда личность сходит с ума,— пишет Лэнг,— происходит глубокая трансформация ее места по отношению ко всем регионам бытия. Центр ее опыта сдвигается от эго к самости. Мирское время становится просто анекдотическим, только вечное имеет смысл». Прекращается «эгоистическое существование» в мире иллюзии. Безумие дает выход к иному миру, к видению сверхъестественного света, который может, конечно, и сжечь (не все возвращаются из «иного мира»). «Погружение» сопровождается распадом адаптировавшейся к неподлинному миру личности, «этого ложного Я, компетентно приспособленного к нашей социальной реальности». Возвращаясь из «путешествия» по внутреннему пространству, человек обновляется. В другие времена это священное безумие ценилось как дap небес, как нисхождение благодати. Сегодня же отправляющимся в «путешествие» грозит гибель, поскольку они «не могут ориентироваться в географии внутреннего пространства и времени и быстро теряются в нем без сопровождающего». Но «среди врачей и священников должны найтись проводники, способные вывести личность из этого мира и ввести в иной. Чтобы сопровождать ее в нем и привести обратно» [Там же. С.195-196.].
«В одной из последних своих книг — «Разговоры с детьми» Лэнг неожиданно переходит от нигилистической критики семьи к более оптимистическому взгляду на нее. Связано это не с отходом от прежних основных позиций. Общество по-прежнему рассматривается Лэнгом как абсолютно враждебное индивиду, подминающее его, уничтожающее его «открытость» бытию. Но раннее детство рассматривается теперь как то «естественное состояние» человека, которое утрачивается вместе с появлением социальных норм, условностей, даже с овладением языком. У всех психоаналитиков детство играет решающую роль в жизни индивида, но у Лэнга оно становится «потерянным раем», из которого изгнаны взрослые. Им нужно учиться воспринимать мир у собственных детей, которым еще открыты все тайны бытия. Восхищаться непосредственностью ребенка (Лэнг записывает беседы с собственными детьми) естественно для любого взрослого» [Там же. С.196.]. Однако, антипсихиатрия подверглась серьезной критики. «Как отметил один из американских психиатров, труды Лэнга «оказывают плохую услугу всем тем, кто воспринимает их всерьез» [Там же. С.196.]. «Одно из самых страшных психических заболеваний оказалось идеалом: чтобы избавиться от репрессивного и иллюзорного мира, нужно сойти с ума» [Там же. С.196.].
«В 70-е годы антипсихиатрия сливается с рядом ультра-левых движений, в Италии и ряде других западноевропейских стран осуществляются разного рода «акции», направленные в первую очередь против психиатрических клиник. Главным теоретиком этого направления в антипсихиатрии становится Д. Купер. Его работа «Смерть семьи» содержит несколько десятков страниц, посвященных описанию коммуны, которая должна прийти на смену семье. По Куперу, «сексуальная революция» и «революция безумия» являются предпосылками социальной революции, которая вот-вот разрушит стой буржуазного общества. Сексуальные и психоделические эксперименты занимают почетное место в его учении о революции: «Я думаю, что нам необходимы одновременно революция любви, пересоздающая нашу сексуальность, революция безумия, пересоздающая наши «Я», а затем революция в терминах куда более прямого паралича операций «государства». «Освобождение должно закончиться на поле революционной битвы, но оно должно начинаться в постели... У ружей, конечно, есть свое назначение, но постель, возможно, является величайшим неиспользованным секретным оружием революции» [Там же. С.197.].
«Правда, в дальнейшем Купер отходит от идей о необходимости сексуального и психоделического экспериментирования — о чем свидетельствует его последняя книга «Язык безумия». Теперь он видит в этом бегство от действительно важных социальных и политических проблем. На место лэнговского «путешествия» он ставит «политическое воздействие» на пациентов, которые должны осознать те силы репрессивного общества, которые порождают насилие, в том числе психиатрическое. Одновременно Купер отходит от ряда других не менее нелепых и опасных для больных и для общества идей. Он даже ограничивает сферу своей критики психиатрии, признавая правомерность во многих случаях применения фармакологических препаратов» [Там же. С.197-198.]. «Но его политические и антипсихиатрические воззрения остаются в главном неизмененными: это ультра-левый «революционаризм» и нигилизм, проповедь насилия как главного средства ликвидации буржуазного общества, причеши первым институтом, подлежащим уничтожению, объявляются психиатрические клиники» [Там же. С.198.].
«Лэнг и Купер достаточно верно описали некоторые негативные стороны психиатрической практики капиталистических стран. Ими была остро поставлена проблема связи психических расстройств с бесчеловечными социальными отношениями. Это и привлекло внимание широких кругов западной — в основном левой и либеральной — интеллигенции к антипсихиатрии. Лэнг к тому же является интересным исследователем «семейного гетто», применившим разработанный социальными психологами аппарат понятий для описания сложных психических расстройств. Но общая негативная оценка его работ со стороны коллег-психиатров правомерна. Дело не только в том, что Лэнг и его «революционные» последователи подвергают критике клиническую психиатрию, а в том, что и теория и практика антипсихиатрии и несостоятельны, и опасны. Знание о социальных причинах психических расстройств является важной предпосылкой психиатрической практики, но подмена терапии политической риторикой столь же неуместна, как и возвеличивание состояния больного-психотика, якобы преодолевающего в мистическом опыте репрессивную цивилизацию. Гуманное отношение к больному, о котором столь часто писали антипсихиатры, заключается прежде всего в оказании ему эффективной помощи» [Там же. С.198.].

См. также:
Рональд Лэнг

Используются технологии uCoz