АНОНС
Дубко Е.Л. СОЦИАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ
//Этическая
мысль: Науч.-публицист.
чтения. – М.:
Политиздат, 1988.
С. 61-74.
Понятие
«социальная
справедливость»
заняло в
последние
годы в нашем
общественно-политическом
лексиконе
одно из
центральных
мест, что
явилось
своеобразной
реакцией на
застойные,
негативные
процессы 70-х
годов, формой
их критики.
Что это за
понятие?
Имеет ли оно строгое
объективное
содержание?
Можно ли
свести к
единому
основанию
его
многообразные
аспекты? Наука
пытается
дать ответы
на эти
вопросы. Но
научные
представления
о
справедливости
не
единственные,
есть еще голос
нравственного
чувства. Как
одно соотносится
с другим?
Справедливость — это
понятие
морали и
права. Оно
служит либо
для
оправдания
существующих
общественных
отношений, либо
для
объяснения
необходимости
их изменения,
утверждения
ценности
альтернативного
образа жизни.
Посредством
этого
понятия общественное
мнение и
массовое
моральное
сознание
фиксируют
социально
значимую сторону
поведения
людей, сущность
и тенденции
социальной
политики, «угадывают»
и оценивают
их
исторический
смысл. Реакция
морального
сознания на
те или иные
социальные
факты,
например
осуждение стяжательства
и
паразитизма,
говорит не
только о том,
что данный
факт
«невыносим»
и не
оправдан, но и
о том, что он
«пережил
себя» и «несохраним».
Моральное
осуждение того
или иного
явления — симптом
его
разложения.
Однако
нравственные
оценки не
раскрывают
природу
явлений. Этим
делом должна
заниматься
наука. Но
люди имеют не
меньшее
право судить
об
обстоятельствах
своей жизни,
так как
играют
активную
роль в их
изменении и
переустройстве.
Только люди
могут сделать
их
по-настоящему
человечными.
С
переходом
народов от
примитивного,
первобытного,
состояния к
более развитым
формам
общественных
связей зарождается
/61/ и представления
о справедливости
как основной социальное
ценности.
Возникновение
цивилизации
древние
историки
связывали с
утверждением
справедливости,—
воплощенной
в, законах, нравах,
нравственных
нормах. Из
«не знающих
законов»
люди превратились
в существа, политические,
общественные,
справедливые.
Ведь
животные не
знают ни
морали, ни
справедливости.
И поскольку
представления
о
справедливости
складываются
повсеместно,
получив отражение
в
философских
и
художественных
текстах
разных эпох и
народов,
важно
установить,
осмыслить, идет
ли речь об
одном и том
же феномене,
или данное
понятие имеет
разное
содержание в
конкретно-исторических
условиях. Можно
ли
рассуждать
всерьез о
«вечной справедливости»?
Или
господствующее
мнение всегда
торжествовало
и будет
торжествовать
над
общезначимой
«правдой»?
КОНКРЕТНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ
ФОРМЫ
СПРАВЕДЛИВОСТИ
Еще
древнегреческий
философ
Аристотель заметил
различие мнений
в понимании
справедливости:
«По мнению
одних, со
справедливостью
связано
благоволение
к людям; по
мнению
других, справедливость
заключается
уже в том, чтобы
властвовал
человек
более
сильный»1.
Впрочем,
расхождение
во мнениях не
мешает всем
единодушно
быть на
стороне
справедливости
и порицать «возмутительную»
несправедливость.
Выходит, люди
ценят справедливость
одинаково, а
понимают ее
разно. Все
понимают, что
она полезна и
является
благом.
Однако доброе
и полезное
для одних
вовсе не
является
таковым для
других. В
справедливости
нуждаются
все. Поэтому
у нее много
добровольных
защитников. Но
как только
поднимает
голову
интерес и
заявляет о
себе классовая
позиция, люди
обнаруживают
диаметрально
противоположные
взгляды на
сущность
справедливости.
Представления
о
справедливости,
таким
образом,
обусловлены социальным
положением,
особыми
интересами
представителей
определенной
общности.
Если
оглянуться в
прошлое,
станет ясно:
в условиях
родового строя
справедливость
отождествлялась
с властью
обычая. Представленная
в обычае
традиционная
норма несла с
собой и гармонию,
порядок,
согласно
которому каждый
человек
получал свою участь
или судьбу.
Обычай
пролагал
«прямой
путь»
(справедливость
в
изначальном
значении
слова), в себе содержал
возмездие или
наказание за
уклонение от
нормы. Тот, кто
не соблюдал
обычаев и
правил,
заслуживал
кары за
несправедливость
и гордость.
1 Аристотель. Соч. В 4-х т. М., 1983, т. 4, с. 385. /62/