АНОНС

Фридлендер Г.

Достоевский и  мировая литература. — Л.:   Сов. писатель, 1985, 456 с, 1 л. портр.

 

В книге известного исследователя Достоевского рассматривается творчество писателя в контексте мировой литературы, а также со­временной борьбы идей. Большая глава посвящена основным проб­лемам эстетики Достоевского. Другие — его взаимоотношениям с пи­сателями-современниками (В. Гюго, Л. Толстым) и восприятию его творчества в немецкой и французской литературе XX века. В книге освещается борьба вокруг наследия Достоевского в XX веке и его значение для современности.

В 1983 г. книга «Достоевский и мировая литература» получила Государственную премию СССР.

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

От автора       ...........................................................            5

В борьбе идей. Достоевский в современном  мире     ...  9

Эстетика Достоевского        ………………………           92

Достоевский и  В.  Гюго…………………….                    176

Достоевский и Лев Толстой           ………………           198

Достоевский и Ф. Ницше    ………………………….      251

От Достоевского к Камю.  Заметки об истории восприятия «Преступления и наказания» во Франции    ……………………………………………   290

Достоевский и немецкий роман XX века ………            328

Указатель     имен          .     ………………………….       446

Основные работы  Г. М. Фридлендера     .     .     .          450

 

 

ГЕОРГИЙ МИХАИЛОВИЧ ФРИДЛЕНДЕР

ДОСТОЕВСКИЙ И МИРОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Л. О. изд-ва «Советский писатель». 1985. 456 стр.

План выпуска 1985 г. № 457

 

 

 

ОТ АВТОРА

 

Творчество Достоевского соединено многообразны­ми нитями с предшествующей  и современной ему литературой — русской и зарубежной. И вместе с тем оно оказало  и  продолжает оказывать  громадное  воздейст­вие на развитие всей позднейшей мировой литературы.

Поэтому даже если бы автор поставил перед собой лишь одну задачу: осветить ту роль, которую различные произведения русской и западноевропейской литера­туры — от памятников литературы Древней Руси, произведений Данте и Шекспира и до творчества ближай­ших предшественников и современников Достоевского — сыграли в становлении и развитии его искусства рома­ниста, вряд ли он мог бы успешно выполнить постав­ленную задачу в одной — сравнительно небольшой — книге. Тем более было бы невозможным исчерпать в ней все многочисленные и разнообразные факты, свидетельствующие о духовном присутствии Достоевского и о горячей борьбе вокруг его наследия в литературе XX века. Озабоченный полнотой материала, автор дол­жен был бы неизбежно возвращаться к тому, что уже не раз привлекало внимание других исследователей, а при обращении к таким литературам, в которых он не считает себя специалистом, черпать материал из вторых и даже третьих рук.

Нот почему, хотя книга озаглавлена «Достоевский и мировая литература», автор отказался от намерения исчерпать в ней связи Достоевского с его предшественниками и современниками, а тем более — от попытки дать в ней полный обзор влияния Достоевского на лите­ратуры самых различных, европейских и внеевропейских, стран и регионов. Из необозримого моря проблем, объ­единяемых темой «Достоевский и мировая литература», выделены лишь немногие: из них одни особенно показа-

5

тельны и важны для понимания мирового значения твор­чества Достоевского в наши дни, а другие наиболее со­звучны индивидуальным исследовательским склонностям и интересам автора.

В новой своей работе, как легко увидит вниматель­ный читатель, автор исходил из того же общего понима­ния творчества Достоевского, которое было положено им в основу монографии «Реализм Достоевского» (М.— Л., «Наука», 1964). Деятельность великого русского романиста рассматривается в вошедших в состав на­стоящей книги очерках и статьях как крупнейшая историческая веха в истории реализма русской и мировой литературы. В соответствии с этим в них существенное место уделено социально-критическому со­держанию романов Достоевского, а также философско-историческим, эстетическим и нравственным идеям писа­теля. Как стремится показать автор, без ясного и отчет­ливого понимания той тесной и нерасторжимой связи, которая существовала между антибуржуазной социаль­но-критической мыслью Достоевского и его творчеством романиста, не может быть верно понята также ни одна из специфических черт его художественного новатор­ства. Именно от того, сознавал ли более или менее отчетливо эту связь тот или иной из писателей конца XIX и XX века, обращавшихся в своих художественных исканиях к опыту Достоевского, или ока осталась им как художником не прочувствованной и не понятой, зависела непосредственнейшим образом всякий раз самая плодотворность подобного обращения — таков вывод, к которому приводят, в частности, две послед­ние, завершающие книгу главы, из которых одна посвящена трансформации тем и образов «Преступления и наказания» во французской литературе, а другая — влиянию Достоевского на немецкоязычный роман кон­ца XIX и XX века.

Особого разъяснения заслуживает вопрос об истолковании в настоящей книге термина «роман-трагедия», которым автор, вслед за рядом других исследователей, широко пользуется для типологической характеристики романов Достоевского. Хотя термин этот был применен Впервые Вячеславом Ивановым, в понимании которого всякая, в том числе античная, трагедия по своему смыс­лу сближалась с религиозной мистерией, мысль об обостренном интересе молодого Достоевского к траги­ческим сторонам жизни и о тяготении романа XIX ве-

6

ка к внутреннему социально-психологическому драма­тизму была высказана в русской критике еще Белин­ским, причем он — о чем говорится в последней главе моей книги «Реализм Достоевского» — обосновал эти свои выводы с иных позиций, чем Вячеслав Иванов, М. А. Волошин и другие критики — символисты и постсимволисты. Не вдаваясь в настоящем — поневоле крат­ком— предисловии в более подробный анализ термина «роман-трагедия» и различных его истолкований, огра­ничусь указанием того основного обстоятельства, благо­даря которому термин этот, с моей точки зрения, удачно характеризует одну из определяющих особенностей ху­дожественного новаторства Достоевского: в отличие от большинства своих предшественников, Достоевский ставит главных своих героев в «крайние» ситуа­ции. В такой ситуации наделенный чуткой и тревож­ной мыслью герой вынужден самой жизнью принять сознательное решение, которое имеет для него и окру­жающих катастрофические последствия, что герой не­избежно — рано или поздно — осознает. Подобный ар­хитектонический принцип для Достоевского не случаен: он непосредственно вытекает из важнейшей философ­ской и социально-психологической проблемы, особенно остро стоявшей перед писателем и тревожившей его нею жизнь: проблемы преодоления буржуазного инди­видуализма и любых — в том числе самых утонченных — индивидуалистических форм общественного сознания. Этот-то руководящий принцип Достоевского-художника и дает, как представляется автору, право исследовате­лю исторически обоснованно пользоваться для обозна­чения созданной им новой модификации романического жанра термином «роман-трагедия».

Другая, не менее существенная черта романа-траге­дии Достоевского — в том, что в нем мысль и автора и героев (как в трагедиях Шекспира) непосредственно, минуя промежуточные звенья, постоянно от каждоднев­ного, «текущего» и «сиюминутного» переключается к всеобщему — к тому, что сам писатель охарактеризовал как «мировые вопросы» и «мировые противоречия».

Лев Толстой превосходно сказал о Достоевском, что он был «весь борьба». Не удивительно поэтому, что и творчество Достоевского находилось уже при его жиз­ни и продолжает находиться в наши дни в самом центре борьбы полярно противоположных идей, различных художественно-эстетических направлений и тенденций.

7

Уделив в книге значительное место не только внутрен­ним противоречиям творчества Достоевского, но и спо­рам, рожденным различными толкованиями смысла его произведений, творческим усвоением и развитием тра­диций Достоевского в позднейшей мировой литературе, автор прекрасно отдает себе отчет в том, что и сам он не остался в стороне от этих споров. Многие страницы его книги открыто полемичны. Особенно горячо автор полемизирует с широко распространенными в совре­менной буржуазной науке антигуманистическими трак­товками Достоевского — в частности, сближением его идей со взглядами Ницше и Фрейда, стремлением отор­вать творчество Достоевского от реалистической тради­ции, представить его одним из родоначальников модер­низма — вплоть до деперсонализированного, так назы­ваемого «нового» романа или столь же сомнительных до­стижений литературы «абсурда».

Книга создавалась в процессе участия автора в под­готовке академического Полного собрания сочинений Достоевского. Руководя работой своих младших това­рищей над этим изданием, автор одновременно учился у них и выражает им свою благодарность.

Ссылки па произведения и письма Достоевского да­ются в тексте по изданиям: Ф. М. Достоевский. Поли. собр. соч. в 30-ти томах, тт. 1—27. Л., «Наука», 1972—1984 (при цитатах указываются арабскими циф­рами том (курсив) и страница); Ф. М. Достоевский. Письма, тт. I—IV. М.—Л., ГИЗ — «Academia» — Гослит­издат, 1928—1959. Ссылки обозначаются: Письма, том (римская цифра), страница (арабская).

 

 

В БОРЬБЕ ИДЕЙ ДОСТОЕВСКИЙ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ

 

1

К ак свидетельствуют неполных сто лет, прошед­ших после смерти Достоевского, образ вели­кого русского писателя за это время не потуск­нел. Достоевский остался для нас современ­ником, он оказывал постоянно, с самого начала XX столетия, и продолжает оказывать сегодня гро­мадное влияние на литературу и духовную жизнь че­ловечества. Своими различными гранями творчество русского романиста воздействовало на многих непохожих друг на друга мыслителей и художников нашего века — А. Блока и М. Горького, А. Эйнштейна и Т. Манна, Р. Роллана и Т. Драйзера, У. Фолкнера и Ф. Феллини, К. Федина, Л. Леонова, А. Платонова и М. Булгакова, А. Зегерс, А. Камю и Акутагаву. Приветствие Достоев­ского в жизни и литературно-общественной борьбе XX пека по общему историческому закону отбрасывает об­ратный свет на самые творения Достоевского, позволяет нам сегодня увидеть в них новые важные грани, осмыслить многое в них шире и глубже, чем это было доступно прошлым поколениям.

Основная причина, которая порождает неизменный и даже растущий интерес к Достоевскому людей XX века, — та огромная внутренняя напряженность, которая свойственна всей общественной, духовной и нравственной жизни нашего века, напряженность, которая отличает его жизнь от жизни других эпох. Этой внутренней на­пряженности материальной и духовной жизни XX века — века великих революционных преобразований в истории человечества и вместе с тем века двух мировых войн, века разворачивающейся на наших глазах научно-тех­нической революции, ломающей привычные в прошлом нормы и представления, — созвучна духовная напряжен­ность творчества Достоевского, напряженность бытия, мироощущения, мысли, страстей его главных героев.

9

Учителя молодого Достоевского — утопические со­циалисты 1830— 1840-х годов — делили, опираясь на схему, предложенную Сен-Симоном, все эпохи истории человечества на более или менее мирные, «органиче­ские», и кризисные, переломные, «критические». Досто­евского можно смело назвать художником «критиче­ской» эпохи. Он сам хорошо сознавал это ¹  и именно в этом смысле был склонен противопоставлять основное направление своих художественных исканий творчеству своих наиболее выдающихся предшественников и со­временников.

Со взглядом Достоевского на себя как на худож­ника критической, переломной эпохи тесно связаны ду­ховная напряженность, которая пронизывает его рома­ны, и основные черты его художественного новатор­ства — черты, близкие литературе XX века.

Достоевский никогда не изображал жизнь в ее эпи­чески неторопливом, спокойном, размеренном течении. Ему было свойственно особое, обостренное внимание к кризисным состояниям в развитии общества и отдель­ного человека. Жизнь в изображении Достоевского чревата на каждом шагу возможностями острых и не­ожиданных изломов и потрясений, под внешней корой обыденности в ней таятся скрытые подземные силы, ко­торые в любую минуту готовы вырваться — и вырыва­ются наружу. Эти подземные силы грозят и человеку и обществу разрушением — но они же могут быть обуз­даны, стать основой для нового созидания.

В силу многогранности своего содержания творе­ния Достоевского зачастую получали в ходе литератур­но-общественной борьбы XX века разноречивые, ино­гда полярно противоположные истолкования. Почти каждое из философских и эстетических течений, возник­ших в предреволюционной России, а позднее — в Запад­ной Европе и США, после смерти великого романиста, испытывало соблазн «присвоить» его себе, представить Достоевского в качестве своего единомышленника или предтечи. В многочисленных монографиях и статьях конца XIX и начала XX века Достоевский изображался как писатель-натуралист  или  предтеча символизма.

 

¹ «Мы переживаем самую смутную, самую неудобную, самую переходную и самую роковую минуту, может быть, из всей истории русского народа», — заявлял Достоевский в 1873 году (21, 58). И столь же настойчиво он о 1849 по 1881 год подчеркивал острокризисный характер момента, переживавшегося в его время Западной Европой.

10

Позднее Достоевского не раз воспринимали то ницшеанцем до Ницше, то христианским философом, то — в последние десятилетия за рубежом — экзистенциали­сты в соответствии с философскими и художествен­ными симпатиями его почитателей. В действительности — и это подтверждает уже само постоянно увеличива­ющееся число подобных разноречивых и односторонних истолкований — творчество Достоевского шире каждого из них. Его смысл не может быть уложен в прокрустово ложе тех или иных более или менее влиятельных на стременном Западе художественных и философских доктрин. Этому мешает историческое богатство содер­жании произведений романиста, который, стремясь дать ответы на основные вопросы жизни человечества, ис­кал на разных этапах своего пути их решение в разных поправлениях, снова и снова возобновлял свои иска­ния, пытаясь широко и полно охватить всю совокуп­ность часто противоречивых, не сводимых к одному философскому или художественному знаменателю соци­альных, психологических и идеологических тенденций исторической жизни своего времени.

Для того чтобы в наше время верно понять значе­ние любого выдающегося явления классической лите­ратуры, мы должны оценивать его не только в свете жизненных вопросов той, уже прошлой для нас, истори­ческой эпохи, когда оно было создано, но и в свете всей позднейшей истории человечества, вплоть до сегодняш­него дня. Есть немало художников и произведений, во­сторженно принятых многими из их современников (а иногда и ближайших потомков!), слава которых ока­палась более или менее быстротечной и которые сейчас не вызывают у нас уже того горячего интереса, какой испытывали по отношению к ним их первые читатели и зрители. И наоборот, есть великие писатели, великие художники и мыслители, значение которых со временем не только не уменьшилось, но возросло и даже по-на­стоящему раскрылось для человечества лишь в более широкой и сложной исторической перспективе нашего иска. К числу таких писателей бесспорно принадлежит Достоевский. В спорах вокруг Достоевского и в различ­ных истолкованиях его творчества непосредственно отражается борьба основных общественных сил и идеоло­гических направлений современности.

Достоевский не мог пожаловаться на равнодушие к себе  литературы   и  критики  уже  своего  времени.  По

11

одному первому его произведению Белинский верно угадал общие масштабы его дарования — пример кри­тической проницательности, каких мы немного знаем в истории всей мировой литературы. Однако тогда, когда Достоевский создавал одно за другим свои вели­чайшие произведения, после смерти Белинского и До­бролюбова, его взаимоотношения как писателя с мыс­лящими современниками приобрели более драматиче­ский характер. Было бы неверно объяснять это только социально-политическими, идеологическими расхожде­ниями Достоевского с передовым лагерем, как это нередко делается. Дело обстоит сложнее. Не только «почвенническая» общественно-политическая утопия До­стоевского, во многом туманная, реакционная и проти­воречивая, но и создававшиеся им художественные картины, даже самый метод его художественного мыш­ления вызывали у читателей 1870—1880-х годов извест­ное сопротивление, вели ко множеству недоуменных воп­росов.

Мир, нарисованный уже в «Преступлении и наказа­нии», а в еще большей степени в «Идиоте», в «Бесах», «Подростке», «Братьях Карамазовых», казался многим современникам писателя, а затем и первым его цените­лям за рубежом искусственным и фантастическим, ха­рактеры, нарисованные в этих романах, — исключитель­ными, нарочито взвинченными и неправдоподобными, композиция произведений русского романиста — хаоти­ческой и неясной. Н. К. Михайловский, в известной статье которого «Жестокий талант» (1882) отражены многие из подобных недоумений, упрекал Достоевского в нарочитой жестокости, из-за которой он подвергает своих героев, а вместе с ними и читателя, ненужным му­чениям. Произведения Достоевского представлялись многим его истолкователям в 1880-х годах всего лишь блестящими психологическими штудиями различных сложных случаев душевных болезней, ценными прежде всего со специальной — медицинско-психиатрической или криминалистической — точки зрения. Э. М. де Вогюэ, автор известной книги «Русский роман» (1885), сде­лавший много для .распространения в Западной Европе славы Достоевского и других русских романистов XIX века, видел значение «Идиота» и «Братьев Карамазо­вых» не столько в анализе социальных, нравственных и психологических проблем, порожденных общими усло­виями жизни человечества и  имеющих широкое, обще-

12