ИСТОКИ АЛЬТРУИЗМА //«Человек» — 1995 №5,6.

 

Почти 25 лет назад в журнале «Новый мир» (№ 10, 1971 г.) были опубликованы статьи В. П. Эфроимсона «Родословная альтруизма» и Б. Л. Астаурова «Человек с большой буквы и эволюционная генетика человечности», ставшие ярким явлением в интеллектуальной жизни общества и вызвавшие буквально шквал откликов — от сочувственных (и по необходимости высказывавшихся в чрезвычайно завуалированных формах) до резко критических. Ситуация, впрочем, была такой, что объективный анализ взглядов В. П. Эфроимсона, .отстаивавшего тезис о генетической обусловленности альтруистического поведения, был затруднен несомненной идеологичностью проблемы. Явно и намеренно неортодоксальная точка зрения В. П. Эфроимсона, к тому же высказанная со страниц журнала с репутацией диссидентского, с одной стороны, провоцировала ревнителей «идеологической чистоты» на сокрушительные критические разносы, а с другой — требовала чрезвычайной осторожности от тех, кто не был согласен с его концепцией, но не хотел оказаться в стане гонителей, зарабатывавших себе политический капитал.

Сегодня, когда наш журнал вновь обращается к этой, можно сказать классической теме, ситуация в обществе совершенно иная. Речь не о том, что проблема генетических обоснований социального поведения стала идеологически нейтральной — напротив, поражающие воображение успехи генетики за последние четверть века, пожалуй, только добавили ей остроты. Существенно, однако, то, что ныне те или иные пристрастия — не основание для оргвыводов, а потому и сама дискуссия имеет возможность быть много более содержательной.

Следует, впрочем, сразу разочаровать тех, кто ожидает от нашей публикации окончательных выводов и решений, ибо сама тема, видимо, относится к числу тех, что будут всегда возбуждать эмоции и мобилизовывать интеллект. Поэтому можно согласиться с некоторыми из участников дискуссии, сетовавших на отсутствие прогресса за прошедшие четверть века. Но, помимо того, что дискуссия решает (или не решает) поставленную на обсуждение проблему, у нее есть и другой, не столь очевидный смысл,— на некотором более глубоком уровне предметом обсуждения фактически оказывается природа человека, вопрос о том, что есть человек в своем специфике ч в своем отличии от животного. В ходе подобных дискуссий мы — скорее неявно, чем явно — определяем, уточняем и переопределяем наше собственное понимание человека.

Обсуждение открыл чл.-корр. РАН, директор Института теоретической и экспериментальной биофизики РАН Левон Михайлович Чайлахян, выступивший с докладом.

Если мы хотим обсуждать происхождение альтруизма, то, в сущности, должны говорить вообще о происхождении нравственных или этических норм. Но имеет ли смысл опять поднимать эту проблему? Ведь об этом столько сказано и такими великими людьми! Можно ли сказать здесь что-нибудь новое? Думаю, действительно, едва ли можно сказать что-нибудь новое, или, вернее, что-нибудь принципиально новое. И все же, мне кажется, говорить об этом надо, а сейчас особенно.

¹ Швейцер А. Культура и этика//Благоговемие перед жизнью. М., 1992. С. 103.

Этические проблемы всегда были самыми горячими точками в истории мышления. Несомненно, справедливо утверждение А. Швейцера, одного из великих гуманистов XX века: «Среди сил, формирующих действительность, нравственность является первой. Она — решающее знание, которое мы должны отвоевать у мышления ... Поэтому каждый, кто уверен в том, что ему есть что сказать относительно этического самосознания общества и индивидов, имеет право говорить теперь, хотя время выдвигает на первый план политические и экономические проблемы. Неактуальное на первый взгляд является жгуче актуальным. Внести нечто весомое и прочное в решение проблем политической и экономической жизни мы сможем лишь в том случае, если возьмемся за них как люди, стремящиеся прийти к этическому мышлению. Те, кто хоть в чем-то двигает вперед наше мышление об этике, содействуют приближению эры благополучия и мира на земле. Они тем самым занимаются высшей политикой и высшей политической экономией. И если даже они окажутся способными лишь оживить этическое мышление, то и в этом случае они сделают большое дело. Ибо любое размышление над проблемами этики имеет своим следствием рост этического сознания»¹.

² Указ. соч. С. 103.

Швейцер в своем рассуждении ставит ряд важнейших вопросов: «Почему обоснование этики всегда удавалось лишь частично и эпизодически? Почему история этического мышления человечества является историей непостижимых состояний застоя и регресса? Почему нет здесь органического прогресса, при котором одна эпоха становится преемницей и продолжательницей достижений«предыдущей? Почему для нас этика — это разрушенный до основания город, в котором разные поколения — одно здесь, а другое там — пытаются кое-как обжиться?» Как это похоже на нашу сегодняшнюю ситуацию, не правда ли? И Швейцер отвечает себе словами Шопенгауэра: «Проповедовать мораль легко, обосновать ее трудно»²

³ Указ. соч. С. 103..

Действительно, это очень трудно. «Как обосновать, как убедительно доказать, что человек должен быть добрым, а не злым, честным, справедливым, альтруистом, а не эгоистом и т. д. Всегда велись поиски некоего заложенного в самом себе основного принципа нравственного, который объединил бы в себе всю совокупность нравственных требований. Никогда, однако, не удавалось действительно сформулировать такой принцип. Разрабатывались лишь его элементы, которые выдавались за целое, пока возникающие трудности не разрушали иллюзию» ³.

В чем здесь дело? Почему с обоснованием эгоизма нет проблем, а с обоснованием альтруизма и всех других нравственных категорий возникают непреодолимые трудности?

Практически все стороны человеческой деятельности: хозяйственно-производственная, познавательная, бытовая и другие возникли в какой-то степени на уровне биологических популяций в процессе естественного отбора, в процессе борьбы за существование. Объединение людей в разные социумы увеличивало шансы в борьбе за существование — со стихийными силами природы, с другими племенами, способствовало охоте, земледелию, возникновению и развитию производства, различных хозяйственных отношений, в том числе товарно-денежных и т. д.

Возникает впечатление, что практически только один институт человеческого социума никак не вытекает из основного принципа развития живого, а именно из естественного отбора — это морально-нравственные принципы поведения людей.

Конечно, у социальных и высокоорганизованных стадных животных, например у высших обезьян, поведение членов стада или семьи, как известно, подчиняется определенным правилам и иногда удивительно напоминает человеческие отношения. Детальные этологические исследования показали, что взаимоотношения в группах животных регламентируются наследственно обусловленными программами поведения, инстинктами, которые приводят к строгой иерархической организации таких групп. Многие из наследственных программ, несомненно, можно рассматривать как некий «кодекс правил», как некую выработанную в процессе эволюции «мораль». Но очевидно, что «биологическая мораль» должна принципиально отличаться от истинных этических норм, формирующих культурное человеческое общество.

Мораль биологического происхождения лежит в рамках бессознательного, в рамках инстинктов, сформированных естественной эволюцией в процессе жестокой борьбы за существование. Этические нормы поведения в человеческом обществе преследуют совершенно другие цели, основаны на осознанном поведении с позиции свободы воли или свободы выбора. В социально развитом, достаточно культурном человеческом обществе кодексы правил, законы и моральный климат складывались не на основе поведенческих инстинктов высших животных, а формировались по существу заново на основе развитого личностного сознания и соотнесения себя, своего «я» с другими «я» или со многими другими «я».

Соотнесение себя с окружающими людьми и миром — условие для следующего.этапа, для осознания того, что я должен руководствоваться какими-то правилами или условиями, вступая в различные отношения с другими «я». Этот момент сам по себе очень важен в зарождении правовых институтов в человеческом обществе как мощный стимул для генерации таких условий или правил. Однако если таких кодексов очень много (в пределе — у каждой личности свой), то такое общество, по сути, живет без всяких правил. Поэтому следующий важный этап — создание такого свода правил, который устраивал бы всех людей данного общества, в идеале — одного для всех его членов.

Но в реальной жизни поведение человека нельзя целиком втиснуть в рамки какого-либо кодекса. Оно определяется некими неписанными внутренними для каждого человека правилами, морально-нравственными нормами. Именно они определяют, принципиален человек или беспринципен, честен или лжив, добр или зол, альтруист или эгоист и т. д. В конечном счете, истинная культура человека, в самом высоком смысле этого слова, определяется его этическим уровнем, его морально-нравственной сущностью.

Вместе с тем, как я уже отмечал, необходимость нравственного поведения, необходимость глубокой морали совершенно не вытекает из самой человеческой природы, если иметь в виду биологическое происхождение. Не связана она и с процессом познания окружающей природы, в том числе и самого человека. И наука и искусство сами по себе, по-видимому, безразличны к морали. Однако это утверждение, несомненно, требует какой-то аргументации.

Сначала по поводу науки. Можно ли мораль вывести из законов науки? На этот вопрос, по-моему, очень убедительный и весьма остроумный ответ дал знаменитый французский математик А. Пуанкаре. Вот что он писал: «В последнюю половину XIX века очень часто мечтали о создании научной морали ... Считали, что наука неоспоримым образом выявит моральные истины, как это она сделала с теоремами математики и с законами, высказанными физиками ... Ее предписания будут царить безраздельно, никто не посмеет ворчать против них, и больше не будет ни у кого мысли восстать против нравственного закона, как сейчас никто не помышляет выступать против теоремы трех перпендикуляров или против закона тяготения ... Я не колеблюсь ответить ... Не может быть научной морали и тем более не может быть безнравственной науки. И причина этого очень проста, эта причина, как бы сказать, чисто грамматическая.

⁴ Пуанкаре А. Последние МЫСПИ//0 науке. М., 1983. С. 505—506.

Если посылки силлогизма обе в изъявительном наклонении, то заключение будет равным образом в изъявительном наклонении. Чтобы заключение могло быть поставлено в повелительном наклонении, необходимо, чтобы по крайней мере одна из посылок была в повелительном наклонении. Принципы же науки, постулаты геометрии высказаны только в изъявительном наклонении, в этом же наклонении выражаются и экспериментальные истины, и в основе наук нет и не может быть ничего другого. Затем, наиболее острый диалектик может сколько угодно жонглировать этими принципами, соединять их, нагромождать их друг на друга, все, что он из них получит, будет в изъявительном наклонении. Он никогда не получит предложения, которое говорило бы: делай это или не делай того, т. е. предложения, которое бы соответствовало или противоречило морали» ⁴.

Мне кажется, здесь все ясно. Доказательство А. Пуанкаре, что наука в принципе не может дать ответа, что делать плохо, а что хорошо, очень убедительно.

⁵ Симонов П. В., Ершов П. М., Вяземский Ю. П. Происхождение духовности. М., 1989. С. 325

Теперь об искусстве. Известная точка зрения — красота спасет мир. П. В. Симонов писал: «Носителем духовности — правды и добра — служит искусство» ⁵. Такие же слова произносят авторы, которые верят, что искусство хоть в какой-то мере отвечает на вопросы — что делать хорошо, а что плохо, как надо поступать и как не надо. По-видимому, эти представления восходят еще ко взглядам графа Шефтсбери, жившего в конце XVII— начале XVIII века и оказавшего сильное влияние на этическое мышление Европы. Он утверждал, что этику можно вывести из чувств.

Однако честно сознаюсь, для меня все это звучит не очень убедительно. Конечно, искусство, в отличие от науки, воздействует непосредственно на наши чувства, и оценка того или иного художественного произведения определяется эмоциональной реакцией и эстетическим восприятием. Конечно, высокое искусство своим непосредственным эмоциональным воздействием на человека способствует повышению его духовности и должно способствовать, по крайней мере у определенной части людей, повышению этичности. Но надо понимать, что само по себе искусство ответа на вопросы морали все же не дает, и из искусства также не могут быть выведены нормы поведения между людьми или те или иные этические категории и принципы.

Таким образом, высокий уровень развития познавательной деятельности человека, хозяйственно-производственных отношений и других институтов человеческого социума прямо не определяет высокий уровень моральных или этических принципов, которые составляют основу высокой культуры любого человеческого общества, основу его истинной духовности.

Что же тогда стало источником, стимулом для возникновения представлений об альтруизме, о других морально-нравственных категориях, для появления принципиально нового свойства человеческой личности, так сказать надбиологического — а именно духовности.

Как я говорил, очень важный этап — соотнесение себя, своего «я» с другим «я» или со многими другими «я». Но это только начальное условие, пусковой момент. Сложнейший процесс формирования этики идет на протяжении всех тысячелетий истории человеческого собщества. Процесс мучительный и долгий, что вполне естественно, ибо в процессе эволюции животного мира и предков человека такие вопросы никогда не решались. По отношению к ним не было и не могло быть никогда давления естественного отбора, а значит в геноме предков человека и, соответственно, в генофонде всего человечества никаких наследственных программ по этому поводу не существовало.

Этот мучительный процесс продолжается ив наши дни. Хотя в принципе те или иные достаточно радикальные и разумные решения есть. Но это решения в основном на умозрительной или мировоззренческой основе, иногда натурфилософского, иногда религиозного, иногда абстрактно гуманистического характера.

С момента зарождения этическое мышление стремилось открыть всеобщий основной принцип нравственности, обоснованный логически и дающий человеку уверенность при взаимодействии с действительностью. И на этом пути всегда существовало два принципиально разных подхода.

Один — вывести этическое из натурфилософии, из мышления о бытии, исходя из того, что этическое уже заложено в первопричине мира. Это направление (монизм, пантеизм) берет свое начало от древних мыслителей Китая: Лао-цзы, Конфуция и других, и древних мыслителей Индии: брахманов, индуистов. Будды. В греко-римской философии — это Сократ, стоики. В новое время эта линия продолжается в этике социального утилитаризма, наиболее крайние формы которого получили свое завершение в XIX—XX веках в социально-биологической этике.

Другой подход берет свое начало от дуалистических религий — Заратустры, иудейских пророков, Иисуса Христа, Магомета. Здесь в основе учения не познание, а некий существующий сам по себе взгляд на этическое, который противопоставляется естественным событиям. Принимаются два мира — естественный и этический. Первый должен быть преодолен, второй воплощен в некоей существующей вне мира этической личности, наделенной дефинитивной властью.

В греко-римской философии идея о том, что этическое не имеет никакого отношения к естественному, развивается Платоном. В новое время, начиная с XVI—XVII веков, ярые противники утилитаризма — интеллектуалисты и интуиционисты, Кант, Шопенгауэр, Ницше и ряд других известных философов.

Наиболее ярким представителем дуалистического направления, по-видимому, является Кант. Он категорически восставал против попыток вывести этику из соображений всеобщей полезности. Утилитаристская позиция, по мнению Канта, должна капитулировать перед необходимостью непосредственного и абсолютно повелевающего долга. Возникновение этики обусловлено стремлением человека к самосовершенствованию. Этика — самоцель, а не средство достижения цели. Нравственный закон не имеет ничего общего с естественным мировым порядком и целиком вытекает из надмировых побуждений. Этика, говорит Кант, это желание, которое позволяет нам подняться над самим собою, освобождает нас от естественного порядка чувственного мира и приобщает к более высокому мировому порядку.

Представители монистического направления выводили этику из реальной жизни, из соображений о ее всеобщей полезности. Попытки так обосновать этику базировались на объяснении взаимосвязи между эгоистическим и альтруистическим началами. Их можно свести к трем основным возможностям:

1. Эгоистическое в сознании индивида при последовательном размышлении само собой переходит в альтруистическое. Предполагается, что такая трансформация осуществляется на основе тенденции к самопожертвованию. Представители этого взгляда — Гартли, Гольбах.

2. Альтруизм возникает в мышлении общества и переходит • затем в убеждения индивидов. Предполагается, что государство с согласия индивидов стимулирует и всячески поощряет альтруистическое поведение. Представители этого взгляда — Гоббс, Локк, Гельвеций.

3. Эгоизм и альтруизм извечно уживаются в человеческой натуре. Предполагается, что альтруизм генерируется симпатией и любовью. Представители — Юм, Смит.

В XIX веке утилитаризм низводит этику до уровня инстинктов. Возникает так называемая социально-биологическая этика, основателями которой можно считать Дарвина и Спенсера. Свое развитие она получила в трудах Кропоткина, ряда этологов, а в более близкое нам время — в работах Эфроимсона. По мнению Дарвина и Спенсера, неэгоистическое начало в человеке в действительности возникло из эгоистического. Но оно не формируется каждый раз заново путем размышления какого-нибудь индивида, а наследуется как результат медленного и долгого процесса, происходящего в человеческом роде. Ведь если многие члены рода трудятся для общего блага, то каждому его члену от этого только лучше. Такое поведение в процессе борьбы за существование передавалось из поколения в поколение и закрепилось как неотъемлемое качество каждого индивида. Люди получили это качество как потомки стадных животных, которые устояли и выжили.

Подобный подход, на мой взгляд, в корне противоречит тому пониманию этики, к которому на протяжении последних, столетий стремились самые глубинные идеи истинного этического мышления. Достаточно убедительно и принципиально критиковал такой подход Швейцер: «Этика заключается в том, что в человеке естественный процесс вступает в противоречие с самим собой на основе сознания. Чем дальше отодвигается это противоречие в сферу инстинктивного, тем слабее становится этика.

⁶Швейцер А. Указ. соч. С. 171— 172.

Конечно, этика рождается там, где нечто, заложенное первоначально как инстинктивное в нашей воле к жизни, осознается разумом и развивается далее на рациональной основе. Но весь вопрос в том, чтобы выяснить, что представляет собой эта последняя и первоначальная основа инстинкта солидарности, которая затем развивается мышлением далее за пределами инстинкта, и каким путем происходит весь этот процесс. Дарвин и Спенсер, выдавая за этику психику стадного животного, показали тем самым, что они не поняли сущности проблемы отношения инстинкта и разума в этике. Когда природа намеревается создать совершенное стадо, она не апеллирует к этике, а вкладывает индивидам — скажем, муравьям или пчелам,— инстинкты, благодаря которым они успешно строят свое сообщество» ⁶.

В приведенной цитате Швейцер, мне кажется, в очень четкой форме выразил суть этической проблемы. Тем не менее, существует очень много сторонников позиции Дарвина и Спенсера, которые верят в биологическое происхождение альтруизма. Они обычно приводят примеры самоотверженности из жизни различных животных (у птиц, например, гибель матери ради спасения детенышей, у дельфинов — спасение членами стада больной особи и т. д.), рассказывают об экспериментах, например, с мышами или крысами, когда животные отказывались от пищи в случае, если ее принятие причиняет физическую боль соседке. Да, факт существования альтруистического поведения у животных не вызывает сомнения. Можно говорить и о эгоистическом поведении животных. Но вправе ли мы трактовать его с этических позиций? Если это поведение жестко детерминировано на уровне инстинктов или рефлексов, не сопровождается осознанным выбором того или иного решения, соотнесением своего «я» с окружающим миром, то к такому поведению не применимы этические оценки. Правомерно ли называть нравственным поведение робота, в который конструкторами и программистами заложена альтруистическая программа поведения? Конечно, нет, поскольку у робота отсутствует осознанное поведение с позиций свободы воли или свободы выбора. Поэтому нет оснований оценивать и поведение животных с этических позиций.

Жизнь показывает, что даже к поведению людей не всегда применяются принятые в обществе правила, например, в уголовном кодексе предусматривается смягчение мер наказания, если обвиняемый совершил преступное действие, скажем, в состоянии гипноза, лунатизма или аффекта.

Из всего сказанного следует, что нельзя оценивать нравственность поступка только на основе внешнего наблюдения или описания поведения без знания мотиваций, без знания психических процессов, происходящих в самом индивидууме. А это делает весьма затруднительным, а подчас и невозможным объективную этическую оценку.

⁷ Сеченов И. М. Рефлексы головного мозга//Избр. произведения. Т. 1.
⁸Симонов П. В., Ершов П. М., Вяземский Ю. П. Указ. соч. С. 325— 326.
⁹ Указ. соч. С. 332.

Существует еще один кардинальный с точки зрения этического мышления вопрос — о свободе воли или свободе выбора. Достаточно старый, но животрепещущий, интенсивно обсуждающийся с 1863 года, с момента выхода в свет статьи И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга» ⁷, в которой он утверждал, что признание человеческой мысли причиной поступка есть «величайшая ложь». В последние годы этот вопрос вновь привлек к себе внимание благодаря работам П. В. Симонова. В книге «Происхождение духовности» П. В. Симонов пишет: «Потребностно-информационный метод анализа психики человека дает возможность «снять» реально существующее противоречие между детерминизмом и свободой воли ... Дело в том, что согласно современным представлениям, поведение человека определяется его наследственными задатками и в решающей степени условиями окружающей среды, условиями социального воспитания. Науке не известен какой-либо третий фактор, способный повлиять на выбор совершаемого поступка. Вместе с тем вся этика, и прежде всего принцип личной ответственности, базируется на безусловном признании абсолютно свободной воли. Отказ от признания свободы выбора означал бы крушение любой этической системы и нравственности» .⁸ И далее он продолжает: «Противоречие между детерминизмом и свободой выбора может быть снято только путем привлечения принципа дополнительности. Вопрос, свободен ли человек в своем выборе или нет, не имеет однозначного ответа, потому что ответ на него зависит от позиции наблюдателя. Человек не свободен (детерминирован) с точки зрения внешнего наблюдателя, рассматривающего детерминацию поведения генетическими задатками и условиями воспитания. Вместе с тем и в то же самое время человек свободен в своем выборе с точки зрения его рефлексирующего сознания. Эволюция и последующее культурно-историческое развитие породили иллюзию свободы выбора, упрятав от сознания человека движущие им мотивы» ⁹.

Таким образом, у многих исследователей существует уверенность в том, что объективно у человека нет свободы воли при совершении тех или иных поступков или что эта свобода кажущаяся, мнимая, просто психический феномен.

Однако для сторонников истинно этического мышления, понимающих этику, подобно Канту и Швейцеру, как глубоко осознанное выполнение своего высшего долга, принятие биологической этики совершенно неприемлемо. И я уверен, что правда на их стороне. Я уверен, что человек в своем поведении имеет свободу воли и свободу выбора.

Тенденция лишить человека свободы воли или свободы выбора имеет в своей основе сугубо бихевиористский подход, когда исследователя совершенно не интересуют субъективные психические процессы исследуемого им животного. В значительной мере так происходит и при исследовании высшей нервной деятельности с позиций условных рефлексов. Не случайно в свое время велась отчаянная борьба с антропоморфизмом, когда поведение объяснялось в терминах субъективных сторон человеческого сознания. К сожалению, эта на каком-то этапе развития науки вполне оправданная тенденция привела к тому, что невозможность научного изучения субъективных сторон сознания стала приравниваться к утверждению, что субъективные стороны сознания вообще не существенны для изучения поведения животных, и ими можно пренебречь.

¹⁰ Чайлахян Л. М. Истоки происхождения психики или сознания. Пущине, 1992.

Однако с позиций развиваемой нами информационно-энергетической концепции можно утверждать, что элементы психики, нашего сознания — это важнейшие звенья в управлении поведением у высокоорганизованных живых организмов ¹⁰.

Базисными элементами психики, очевидно, являются ощущения — качественно-количественные оценочные или самооценочные характеристики внешнего и внутреннего мира живых организмов, которые формируют своеобразный язык, отражающий нейродинамику рецепторно-анализаторной части нервной системы и мозга.

Действительно, то или иное наше ощущение, болевое, зрительное или какое-либо другое — это, несомненно, сложное взаимодействие большого числа нейронов (от 10³ до 10⁶), в работе которых над той или иной конкретной задачей очень трудно разобраться. Это утверждение справедливо для внешнего наблюдателя, который исследует мозг любым из доступных ему методов. А для самого субъекта сложная динамика нейронов выражается в какой-либо целостной картине — от мучительной боли до прекрасного зрительного образа.

Этот удивительный язык ощущений в процессе эволюции мог быть использован для формированя сложных психических функций, связанных с эмоциональным настроем организма в целом, с появлением желаний и определенных мотиваций. В свою очередь, психические функции вместе с памятью и центральной программой организма и определяют выработку решений для дальнейшего поведения.

В конечном счете, психические процессы стали тем основным, единственным языком, с помощью которого только и возможно быстрое и целесообразное решение сложнейших ситуационных задач. Следовательно, психические процессы являются не пассивной составляющей нашего мозга наподобие тепла, выделяющегося при работе биохимической машины, а важнейшим связующим элементом, позволяющим нашему «я», нашему сознанию, нашим мыслям запускать нейродинамические процессы и оказывать воздействие на различные физиологические механизмы.

Огромный опыт различных человеческих культур, формирующий влияние психики и сознания на физико-химические состояния и физиологические процессы в теле индивида, подтверждает это положение. Хорошо известно, что с помощью мысленного сосредоточения, с помощью сознания, направленного «внутрь», человек может существенным образом влиять на работу своих внутренних органов, на интенсивность метаболизма и т. д. И если можно влиять на работу непроизвольной мускулатуры, по роду своей деятельности призванной работать, как правило, автономно от сознания, то что говорить о свободе действий, о свободе поступка.

Итак, из самого естественного мира, из сущности бытия, из самой жизни нельзя вывести нравственный закон. Его нельзя вывести из инстинктов, как думали Дарвин и Спенсер, ибо тогда вообще полностью исчезает основная идея нравственного, а любое действие совершается в отсутствие свободы воли.

Нравственный закон нельзя также вывести из гносеологии, теории познания, из самого познания и самого человека, так как наука и искусство здесь беспомощны.

По существу, остается единственный путь, на котором нравственное или этическое совершенно не связывается с реальным естественным миром, а относится к другому — духовному миру. На этом пути этические и нравственные представления должны быть глубоко осознаны каждым человеком как необходимое условие существования, поведения, своего взаимодействия с окружающим миром. Такое осознание должно осуществляться только на основе постижения и принятия некой нравственной системы, которую каждому человеку предназначено выполнять. А это в свою очередь тесно связано со смыслом жизни.

Мне кажется, что христианский смысл жизни — любовь к Богу — в чем-то обезличивает человека. А кантовский — самосовершенствование — слишком абстрактен. Я думаю, что самый естественный и самый оправданный смысл жизни в том, что каждый из нас просто живет, что природа дала нам удивительную, счастливую возможность жить, чувствовать, мыслить. И все мы за это должны быть природе, особенно живой природе, неизмеримо благодарны. И эта неизмеримая благодарность живой природе, согласно Швейцеру, благоговение перед жизнью, и есть главная движущая сила этического поведения — обоснование основного нравственного закона.

* * *

С. И. Розанов, канд. биол. наук, Институт биофизики клетки РАН. Заключительный аккорд — он очень приятный, конечно! Но не снимает ли он все вопросы, которые возникли по ходу дела? Может быть, вообще не надо этой этикой заниматься, а просто жить, благоговея перед жизнью?

Г. Р. Иваницкий, чл.-корр. РАН, Институт теоретической и экспериментальной биофизики РАН (ИТЭБ). Я не понял, все-таки, главного. Мне кажется, что произошла мешанина из разных по иерархии проблем. Один уровень — этика человеческого общества, да еще со взглядом на современность. Другой уровень — животные. Существует ли у них какая-нибудь форма этического поведения? Ну, скажем, жертвенность? Так ведь она существует! А если существует, значит заложена генетически. Когда кошка подкрадывается к гнезду, птица должна пожертвовать собой, чтобы спасти птенцов. Это как раз одна из форм альтруизма — она поступает в ущерб себе, чтобы спасти своих детенышей. Причем здесь свои особенности. В гнезде она их защищает и готова на самопожертвование, но если птенец выпал из гнезда, да еще и не пищит, то она на него и внимания обращать не будет. Срабатывает своеобразный закон выживания вида — я готов пожертвовать собой, если при этом спасаю двоих, а не одного, или троих, или пятерых. Это и есть основа такой биологической этики, на таком примитивном генетическом уровне.

Теперь вопрос с людьми. Здесь, конечно, очень широкий спектр распределения — от крайних эгоистов до крайних альтруистов. Но как раз середина популяции приходится на людей, у которых добро и зло перемешиваются в разных пропорциях. Причем в разных обществах по-разному, потому что все очень зависит от воспитания. А воспитание — это формирование надстроечного этического баланса, который складывается веками. И разные культуры обладают им совершенно в разной степени. Если в Спарте слабых детей выбрасывали, то сейчас борются за младенца в любом варианте, даже если ясно, что из него вырастет урод. И это другая форма этики. Поэтому какой вопрос мы собираемся обсуждать? Наследуется ли биологически этика? Заложена ли она генетически? Но тут обсуждать нечего! Заложена! Мы видим у животных в разных вариантах зачатки этики.

Л. М. Чайлахян. Я как раз старался показать, и об этом, по-моему, Швейцер очень четко сказал, что это не этика.

Г. Р. Иваницкий. Тогда нужно определить, что же понимать под этикой. Если этикой называть то, что свойственно людям, тогда тем более бессмысленно обсуждать. Это вопрос договоренности.

Л. М. Чайлахян. Я с самого начала пытался определить, что это такое. Это поведение с позиций осознания своего «я» на основе свободы воли, свободы выбора. А инстинкты, они возникли в процессе эволюции, в процессе естественного отбора и, значит, к этике не имеют отношения.

Г. Р. Иваницкий. Тогда возникает другой вопрос. Вы пытаетесь определить альтруизм через Другие понятия, которые еще более неопределенны. Что такое свобода воли? Есть ли свобода воли у броуновской частицы? Я считаю, что есть, потому что она двигается абсолютно хаотически, куда хочет. Понимаете, вы определяете одно через другое, что тоже не определено и что гораздо труднее определить. Что такое свобода воли? Куда хочу, туда пойду?

Л. М. Чайлахян. Я думаю, что осмысленные человеческие действия совершаются на основе свободной «оли, свободного выбора. Другое дело, что на поведение человека влияет много факторов, но, в конечном счете, оно определяется свободой выбора. .

Г. Р. Иваницкий. Нет, так определить нельзя. Допустим, что мне из каких-то моих совершенно фантастических, странных наклонностей хочется кого-то убить. Но я не убью. Почему? Возможны два варианта. Я опасаюсь собственной совести, и я опасаюсь законов, так как меня накажут, причем очень сильно. Поэтому что такое свобода совести? Это узкий нравственный коридор между моими потребностями и законами общества, по которому я могу пройти... Я хочу сказать, что мы находимся в плену некоторых неопределенных понятий. И пока мы их не определим, мы из плена не выберемся.

Б. Г. Юдин, д-р филос. наук, главный редактор журнала «Человек». Понятие свободы воли имеет давнюю историю. Оно очень запутано, как и понятие свободы выбора, и во многом интуитивно. Классическая позиция, которую защищал Левом Михайлович, заключается в том, что можно говорить о морали только там, где есть ситуация свободы выбора. Я сам осуществляю какой-то выбор и отвечаю за действия, осуществляемые мною на основе этого выбора. В этом смысле, когда вы говорили о выборе частицы, то неизвестно, по крайней мере мы не знаем, как она могла бы нести ответственность за выбор той или иной траектории.

Г. Р. Иваницкий. Сразу вопрос. Появилось еще одно слово — ответственность. Если у меня есть свобода выбора, то, значит, есть какие-то весовые функции, я должен «взвесить» ситуацию и выбрать или задать траекторию своего поведения. Выбор альтернативного варианта — это и есть весовые функции.

Б. Г. Юдин. Это очень интересный вопрос. Вы сказали, что добро и зло как-то распределены по популяциям. Где-то больше склоняются к полюсу добра, где-то — к полюсу зла. Но ведь понятия добра и зла тоже в каждой ситуации. надо определять. Какой-то поступок некоего Х вам будет представляться злым, а другой найдет в нем добрые истоки...

Но еще более серьезно и существенно, моей точки зрения, то, что самые глубокие проблемы этики возникают не тогда, когда очевидно доброе или очевидно злое, а тогда, когда в ситуации выбора я должен выбрать какую-то пинию, совершить какой-то поступок. Осознав, что в этом поступке будут какие-то дурные стороны, дурные последствия, я взвешиваю их и вижу, что альтернатива еще хуже. Тогда я совершаю данный поступок, хотя и понимаю, что он отнюдь не идеален, и тем самым принимаю на себя бремя ответственности. Проблема взвешивания, о которой вы говорите, на мой взгляд, самая серьезная.

А. Е. Балабанов, канд. филос. наук, преподаватель Пущинского лицея. Одно замечание. Мне кажется, что здесь две разные логики, как бы задающие анализ данной ситуации. Та, которую вы разворачиваете, и та, которую, как мне кажется, мы начали обсуждать... О весовых характеристиках, по-моему, можно говорить тогда, когда идет внешний анализ, особенно статистический. Но вот я стою у камня, и передо мной три дороги: направо пойдешь, налево пойдешь...— никаких весовых характеристик мет. Я должен выбрать и знаю, что если выберу это, то получу только это.

С. Э. Шноль, д-р биол. наук, ИТЭБ РАН. Ничего себе, нет весовых характеристик! Пойдешь налево — сам погибнешь! Направо — будешь без коня...

А. Е. Балабанов. Это не весовые характеристики в том смысле, что здесь за выбором не стоит моя система представлений о том, что хорошо, что плохо. В этом смысле весовые характеристики играют какую-то подчиненную роль.

Г. Р. Иваницкий. Это уже третье наслоение. Надо четко сформулировать вопрос, который мы хотим обсуждать. В синергетике, кстати, все, что мы сейчас обсуждаем, уже давно пройденный этап. Не альтруизм, конечно, такие понятия там не выдвигались. Модель такая: есть объект, и есть среда, которые замкнуты в цикле, т. е. не только объект формирует среду, но и сам объект изменяется под действием среды. Это, так сказать, воспитательная функция. В объекте есть некоторое наполнение, связанное с предэвопюцией к данному моменту. Это как бы его собственная генетика — набор потенциальных функций. В среде тоже есть набор потенциальных функций. И есть возможность предсказания. Стоя у камня, зная предварительные условия: если пойду по какой-то из дорог, то получу то-то и то-то, я, в силу того, что уже имею генетический опыт и прожил какую-то жизнь и воспитан на предыдущих примерах, могу предсказать, в какой степени буду рисковать, выбирая одну из дорог. Поэтому и в этом, как и в других случаях, та же самая статистическая задача, только ее надо рассматривать, интегрируя от нуля, от начала биологической эволюции до сегодняшнего дня.

А. Е. Балабанов. Стою у камня, предсказываю, а дальше выбираю. Вот этого нет в синергетике.

Г. Р. Иваницкий. Это в синергетике тоже есть, потому что дальше — функция риска. Теперь все зависит от того, в какой генетической нише я нахожусь. Популяции людей исходно различны — от крайних альтруистов до крайних эгоистов. Если я попадаю в экологическую нишу, где перевешивает альтруизм, т. е. готов пожертвовать собой ради блага ближнего, то выберу одну дорогу. Если окажусь в эгоистической нише, сформированной всей предбиологией, генами моих пра-пра-пра-... дедов и моими собственными, то буду выбирать эгоистическую дорогу.

А. Е. Балабанов. А если я нахожусь в одной из эгоистических нищ и знаю об этом, и подумаю: вот ведь в какую попал! А дай-ка я по-другому сделаю!

Г. Р. Иваницкий. Если вы достаточно образованны и можете взглянуть на себя изнутри, то вы так и будете рассуждать.

Л. М. Чайлахян. Это уже качество воспитания. И вопрос как раз в том, что если из поведения человека вычесть генетическую составляющую, то остаток и определит уже степень его этичности.

Г. Р. Иваницкий. Если вычесть, то тогда все сводится к оценке... С точки зрения ООН война вещь абсолютно безнравственная, а с точки зрения вожака какого-нибудь племени, который защищает свою территорию, это самопожертвование. За каждую пядь своей земли он готов сражаться и уничтожать противника.

Л. М. Чайлахян. Речь идет в первую очередь, конечно, об этике индивидуума. Этика общества и индивидуума — это все-таки разные вещи.

Ю. А. Рочев, д-р биол. наук, проф., ИТЭБ РАН. Может быть, этика и стала необходимой тогда, когда появилось многообразие взглядов, когда каждый индивидуум вырабатывал свое представление о мире, свои правила поведения. Любой поступок не есть альтруистический или эгоистический сам по себе. Он существует, и все. А вот как мы его оцениваем — это другое дело. Все зависит от «системы координат».

А. А. Азарашвили, канд. биол. наук, ИТЭБ РАН. Мне вспоминается, как около 25-ти пет тому назад в Пущине проходили философские семинары, на которых обсуждались сходные проблемы. На одном из таких семинаров ставился вопрос о принципиальных отличиях человека от животных. Тогда некоторые утверждали, что мозг человека, в отличие от мозга животных, можно уподобить чистому листу бумаги. Чем его заполним, то и получится. Якобы любого человека можно превратить в гения, если воспитывать в соответствующих условиях. Такой подход предполагает, что способности человека не наследуются. В этом случае он действительно отличается от животных. Я тогда возражал. И сейчас совершенно убежден, что нет ни одного человеческого качества, ни одного, абсолютно, какое бы мы ни взяли, которое не было бы развито у животных в той или иной степени. Можно говорить лишь о степени выраженности того или иного свойства у человека или животного. Нет ни одной способности, которую мы называем человеческой, не присущей животным (разумеется, высокоорганизованным). Я уверен, что самые возвышенные чувства человека, самые его «человеческие» свойства развились из зачатков, присущих животным. Это в полной мере относится к альтруизму, если определять его как понятие, противоположное эгоизму. Во всех случаях, когда некий организм совершает в ущерб себе полезное действие по отношению к какому-либо другому организму (своего или чужого вида), мы сталкиваемся с альтруизмом.

При таком рассмотрении этого явления легко видеть, что корни альтруизма тянутся к нашим далеким животным предкам. Более того, у некоторых видов животных альтруистическое поведение выражено ничуть не меньше, чем у человека. Есть некоторый разброс в степени выраженности между отдельными особями вида, но подобный разброс существует и между представителями рода человеческого. Эксперименты подтверждают вышесказанное. Хочу рассказать об одном давнем опыте с крысами. У животных предварительно выработали пищевую условную реакцию — все крысы в экспериментальной камере быстро находили нужную полочку с хлебным шариком. После этого рядом с экспериментальной камерой поместили клетку с крысой, которая получала удар тока каждый раз, когда одна из обученных крыс совершала побежку к попке с хлебом. Обученные крысы слышали писк боли и некоторые из них, обнаружив такую зависимость, сразу отказались от пищи и не бегали к полке с хлебом. Другие же продолжали бегать и жрать, не обращая внимания на страдающее животное.

То же самое происходит и в человеческом обществе. Если альтруистическое поведение животного связано с его генетическими характеристиками, то нет никаких оснований полагать, что у человека все обстоит иначе. Известно, что практически все способности человека могут развиваться и совершенствоваться воспитанием и обучением. Однако эти же способности в не меньшей мере контролируются генами. И такой генетический контроль может быть решающим. Если у человека нет музыкального слуха, то никакие условия, никакое обучение не помогут ему стать хорошим музыкантом, как бы он ни старался. Таких примеров можно привести множество, и нет оснований думать, что какие-то формы поведения, в частности альтруистическое или эгоистическое, подчиняются другим закономерностям.

Л. М. Чайлахян. Этическое — это как раз то, что должно противопоставляться, бороться с природным. В этом его беда. Потому что легко, конечно, исходно доброму человеку делать добро. Он так генетически устроен. Но таких людей не так уж много. Да, конечно, инстинкты заложены и у нас, и у животных. И альтруистические тоже. Но этика, мораль — это то, что человек должен осознать внутренне и уже действовать по внутреннему нравственному закону, независимо от своих инстинктов. Это очень трудно.

А. А. Азарашвили. Но если он поступает как альтруист, но не осознает этого, он что, уже не альтруист?

С. Э. Шноль. Больше 25-ти лет назад, в 1967 году, на семинаре Тимофеева-Ресовского Владимир Павлович Эфроимсон делал доклад на тему, которую мы сегодня слушаем. Удивительное дело, но за 25 лет никаких изменений в этом предмете не произошло. Владимир Павлович также думал, что наличие альтруизма свойственно людям и не свойственно животным. Тогда я с ним сражался. Не было света, большая аудитория была в темноте, холодно, и мы в темноте обменивались жесткими репликами. Я изложу сейчас суть дела, потому что вижу, что за 25 лет мои аргументы остались в силе, и возрождаются противоположные аргументы.

Проблема альтруизма решается генетически. Это было аккуратно подсчитано еще 50 лет назад. Альтруизм — это значит отдать свою жизнь или свое благо за ближнего. Степень близости вычисляется с помощью дифференциальных уравнений, о чем, собственно, говорил Генрих Романович и о чем было написано в 32-м году. Получается, что за сына, за дочь, за племянника гибнуть стоит, а за троюродного брата не стоит, потому что вероятность наследования моих генов уже слишком мала. Это и есть генетическая основа альтруизма, причем для всех. Генетика обусловливает так называемую норму реакции. Более того, норма реакции меняется в онтогенезе. Например, пес, который раньше загрыз бы каждого, кто приблизился к нему, в старости, в силу накопления гормона пролактина, становится таким «добрым», что может отдать жизнь за щенка, и даже недавно терзаемому им котенку позволить, есть из своей миски. Это гормонально обусловленный альтруизм, и тут больше ничего нет.

У людей две линии наследования: через ДНК, генетическая, и через накопленное знание, через преемственность жизненного опыта, культуры. Распределение в популяции альтруистов и.эгоистов, какое бы оно ни было, показывает необходимость и тех и других. Упаси Бог, все бросятся на амбразуру, а размножаться кто будет! В силу того, что гены перемешаны, что есть общий фон, эгоисты столь же необходимы, сколь и альтруисты. Значит, в этом распределении есть центр, который питает оба полюса в зависимости от обстоятельств.

Память человечества сохраняется и передается в поколениях через искусство. В былинах, в кратких лозунгах или в художественном творчестве, но обязательно. И это единственное, что отличает человека от животного с точки зрения нравственности. Без культуры не может быть нравственности. Не будет в нужный момент «формулы поведения», запечатленной в традициях и в искусстве, если герой не будет знать, что идея гибели безупречна — он не станет героем.

Но есть и другой лозунг: «Кто носорогу дорогу уступит, тот, несомненно, разумно поступит...», Думать не нужно, нужно знать «формулу поведения». Это великое произведение великого писателя Заходера. «Любо толкаться ему, толстокожему, но каково же бедняге прохожему...» Если я не буду знать это стихотворение и из альтруистических соображений погибну — это будет напрасно. Поэтому без искусства, без той памяти, которая накапливается поколениями, никакого альтруизма и быть не может. Когда в конце июня 41-го года запела вся страна: «Вставай, страна огромная...» Что это было? И альтруисты и эгоисты, все пошли на призывные пункты, все нормальные люди. Все резко сместилось. Поэтому — естественный отбор по генетической и культурной линиям. И ничего сверх того.

Г. Р. Иваницкий. Хорошее определение у нас как-то звучало: «Смысл жизни в непостыдной смерти». И тогда все становится на свои места. А непостыдность смерти определяется и генетикой и ситуацией. И все.

С. Э. Шноль. Непостыдная смерть — это из первоисточника, из рассказов Н. В. Тимофеева-Ресовского про униатского священника в лагере.

И. Я. Подольский, канд. мед. наук, ИТЭБ РАН. Термин альтруизм ввел в прошлом веке Огюст Конт и провозгласил принцип «vivre pour autrui» — «жить для других», как «религию человечества». Он тоже утверждал, что животные способны к инстинктивному альтруистическому поведению.

Изучение такого поведения внесло существенный вклад в современные теории биологической эволюции. В наше время возникли такие науки, как психобиология, психофармакология и биологическая психиатрия, которые а опытах на животных моделируют некоторые психические состояния и процессы (внимание, память, эмоции), присущие и здоровому и психически больному человеку. Эти науки уже внесли большие изменения в представления о психических заболеваниях и методах их лечения. И это только начало пути.

В отличие от животных человеку даны вера, совесть, постижение истины, стремление к творчеству. Природа этих явлений для естественных наук остается такой же тайной, какой она была и в предшествующие века. Здесь заканчивается материк естественных наук и начинается великое царство религии, философии и искусства. Нельзя не видеть, что во все времена любые попытки разрушения религии, философии, искусства и науки всегда вели к деградации общества.

Альтруизм как нравственный принцип, основанный на сострадании, любви к другому человеку, способности к самоотречению во имя его блага,— уникальный дар, которым наделен только человек. Этот идеал, эта звезда в ночи, дана нам, людям. Для меня живой пример альтруизма выражен в известных строках Пушкина: «что в мой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал».

С. И. Розанов, Мне кажется, что альтруизм и эгоизм вообще свойственны человеку отродясь. А вот что воспитано?... Разные имена есть, которые поддержат любую линию от древности до наших дней. То, что, как сказал Симон Эльевич, за 25 пет ничего не изменилось,— это очевидно. У меня такое ощущение, что и через 1000 лет мало что изменится. Ну, теорию этногенеза еще, видимо, рано принимать как истину в последней инстанции, но если мы к ней обратимся, она может нам помочь в этом разобраться.

Дело в том, что в цикле этногенеза, а он захватывает 1,5-2 тыс. лет, стадии моральных норм закономерно меняются. В начале, когда этнос формируется, то, что Л. Н. Гумилев назвал пассионарностью, характеризуется очень высоким уровнем. Масса альтруистов, причем таких, что о собственной жизни и речи нет. Жизнь всех своих родственников, кого угодно, положат за идею. Впрочем, разве это альтруизм?... Затем, к закату этногенеза, государство устоялось, все более или менее сложилось, альтруисты становятся не в моде, в моде становятся эгоисты. Цель жизни — наслаждение, получение всяких удовольствий, богатства и т. д. Когда альтруистический элемент исчезает, общество постепенно распадается, каким бы культурным и материально благополучным оно ни было. Теряется объединяющее людей этническое единство. Эти 1,5-2-тысячелетние циклы, наверное, еще много раз должны повториться, пока не сложится единый . человеческий этнос. Если это вообще возможно и когда-нибудь случится. Но скорее всего нет, так как потеря этнического многообразия будет означать гибель человечества, на мой взгляд. Но к нашей проблеме сегодня это не имеет отношения. Вообще, видимо, эти разговоры об альтруизме и эгоизме так же бесконечны, как существование человечества.

Л. М. Чайлахян. Здесь все говорят немножко не про то. Я объясню, почему. Да, конечно, генетически заложены совершенно разные основы для поведения, кто же с этим спорит. Но в природе нет основного нравственного закона, того, что вносится помимо биологии, помимо нашего генома. Поэтому людей так трудно сделать моральными. Нет механизма, чтобы внести это надбиологическое, надприродное, Этика противоречит нашей внутренней природе, поэтому так нелегко дается. В этом смысле очень сильная вещь — вера.

А. Е. Балабанов. У сегодняшнего нашего обсуждения есть, мне кажется, одна особенность. Люди, профессионально ориентированные, очень настроены обсуждать подобные проблемы со своей профессиональной точки зрения. И найдут генетики столько, сколько надо. Поэтому весьма существенно, по-моему, различение биологического и человеческого, которое сделал Левон Михайлович. Безотносительно даже к реальности, просто логически попробовать понять с одной и с другой позиции одну и ту же проблему. Думаю, это очень важно.

Б. Г. Юдин. Почему эта тема была в забвении? 25 пет назад — те же вопросы были или все же другие? Как такие дискуссии проходили 25 лет назад? Такая тема наверняка носила характер подпольного обсуждения. Надо было скрываться или как-то оформлять. Подобные темы были закрыты не только идеологически, и не только со стороны всяких официозных структур. Логика была такая: мы-де такими обсуждениями оправдываем расизм. Сегодняшняя дискуссия, мне кажется,— это прогресс нашего общества.

Г. Р. Иваницкий. Я возвращаюсь к своей мысли о том, что наша дискуссия нынешняя от начала и до конца, мне кажется, связана с плохо определенными понятиями. В 47-м году за рубежом началась подобная дискуссия по поводу «может ли машина мыслить». У нас она достигла апогея в 5—6-м. В конце концов американец Тьюринг предложил некий операционный метод «проверки». Суть его в следующем. В комнате сидит человек, который не знает и не видит, с кем ведет разговор. Его собеседник — машина. Он задает вопросы, с его точки зрения осмысленные, а машина печатает ответы, которые передаются через посредника. Если ответы соответствуют тому, что вкладывается в понятие мышления, тогда машина мыслить может. Если нет, то машина мыслить не может. Такие эксперименты были проведены, и да, действительно, в ряде случаев машина вполне осмысленно отвечала на вопросы.

А в 89-м другой американец Сирп придумал такой «китайский» вариант. Китаец задает вопросы человеку, не знающему языка. И человек складывает из иероглифов, не понимая их смысла, ответы на вопросы по инструкции. Анализируя результаты, пришли к выводу, что нужно просто договориться: если мышление — свойство только человека, тогда дискуссию надо закрыть и то, что делает машина, назвать другим словом, допустим, обработка информации.

Примерно такая же ситуация с альтруизмом. Если мы определяем его как понятие, связанное только с этикой, с поведением людей, то тогда это свойство только человека, и можно всю биологию до человека отбросить и считать, что это новое понятие, которое внутри имеет очень сложное наполнение и свойственно только человеческому обществу.

Если же считать, что эволюция непрерывна, то в любом случае мы найдем, и. сегодня было много тому примеров, проявления альтруизма на разных уровнях иерархической лестницы развития живых организмов. И это понятие становится на 2/3 генетическим, а на 1/3 воспитательным. Такие цифры получаются из экспериментов с близнецами, которые были разлучены и воспитывались в разной среде. Оказалось, что 2/3 качеств передаются по наследству, а 1/3 формируется под воздействием внешней среды. Поскольку в человеческом обществе функции воспитания связаны с определенным этапом его развития, то и понятие альтруизма зависит от состояния общества. Следовательно, предмета для дискуссии нет.

Понять культуру народа можно, только находясь внутри этого народа. Со стороны ее можно лишь исследовать, как мы исследуем поведение биологических объектов. Поэтому очень трудно оценивать этические нормы Древнего Рима, Греции, даже современных народов с другим языком, скажем этические нормы немцев. Поэтому я не могу сказать, что наука и искусство как таковые стоят вне вопросов этики. Они не могут стоять вне культуры.

Чем в более худшем состоянии общество в данный момент, тем сильнее интеллектуальный вклад. Это очень любопытно. Обратите внимание, что самые большие всплески — появление новых направлений в искусстве, зачатки новых направлений науки — появляются как раз в период экономического кризиса. Даже скорее не экономического, а социального кризиса общества. Когда общество благополучно, оно близко к распаду. Если бурлит, значит начинает развиваться. И я не вижу трагедии, которую многие пытаются сейчас приписать состоянию нашего общества. И в смысле этики тоже. Наше общество представляет нынче колоссальный интерес. Жить у нас, здесь, значительно интереснее, потому что количество событий, происходящих в единицу времени в России, превышает на много порядков количество событий на Западе. А человеческий организм развивается всегда в рамках событийного времени, а не астрономического.

Резюмируя, можно сказать, что сегодняшняя дискуссия, с одной стороны, полезна для интеллектуальной нагрузки, но достаточно бесполезна с точки зрения получения новых знаний. Главная польза от таких сборищ — это радость человеческого общения — самое ценное, что есть в человеческом социуме.

С. Э. Шноль. Я помню конец дискуссии о машине... Замечательный финал! На вопрос — может ли машина мыслить, отвечаем: «Также нет!» Обсуждение наше на самом деле замечательное, нервное, импульсивное, что на бумагу, увы, не попадет. Действительно, научного прогресса не будет, но что мы в наше странное время собрались, сидим в этом упадающем совершенно вниз научном центре, который был создан теперь уже неизвестно для чего, и неизвестно, что будет со страной, и с таким увлечением занимаемся проблемами совершенно эфемерными, неопределенными, неизвестно к чему приводящими, само по себе замечательно.

Б. М. Медников (д-р биол. наук, МГУ). В своем докладе Л. М. Чайлахян затрагивает сложнейшие проблемы, некоторые из которых, видимо, в принципе не решаемы научными методами. Без сомнения, справедливо приводимое им мнение А. Пуанкаре, сводящееся к простой сентенции: наука находится вне морали, а злоупотребление научными результатами — вне науки. В конце концов, делается вывод о том, что проблему этики вообще, и альтруизма в частности, не могли решить все мыслители, начиная от Будды, Христа и Конфуция. Исключение автор делает, похоже, лишь для А. Швейцера, но об этом позже.

Самое спорное утверждение доклада — то, что этап в выработке этических критериев — процесс соотнесения себя, своего «я» с другим «я» или со многими другими «я» абсолютно чужд животному миру до человека. В действительности животные, начиная с довольно низко стоящих на эволюционной лестнице существ, порой ведут себя как самые последовательные альтруисты (смею утверждать, что человеку до них далека).

Именно на этих фактах и основана так называемая «социально-биологическая этика», развивавшаяся в разное время Дарвином, Спенсером, Кропоткиным, Эфроимсоном. Ей от докладчика достается больше всего. Основной довод: се альтруистические черты поведения животных основаны на генетически наследуемых безусловных рефлексах («этика доведена до уровня инстинктов»). Животное ведет себя как автомат, в который вложена программа альтруистического поведения. Можно ввести в программу робота черты альтруизма — но можно ли считать робота альтруистом?

Справедливо. Кстати, А. Азимов, сформулировавший три закона робототехники, в одном из рассказов приходит к выводу, что робота, подчиняющегося этим законам, невозможно отличить от очень хорошего человека. Так может быть, все же нет границы между альтруизмом животным и альтруизмом человеческим? Пчела, не обучаясь, может строить сложные соты — и жертвовать собой ради спасения улья. Все это заложено в ее генах.

Мне доводилось писать о том, что есть два канала информации — генетический, в котором она закодирована в последовательности нуклеотидов в ДНК, и лингвистический, в котором она передается от родителей к детям (причем язык может быть не только звуковой).

Великое достижение рода человеческого (и великое его проклятье) в том, что соотнесение, себя с другими он передоверил иному, чем у животных каналу — лингвистическому. Возможно, за это Господь и изгнал Адама и Еву из Эдема! Столь резкая перестройка не могла не оставить доказательств в результатах эволюции — в ныне живущих формах живых существ. Можно наметить три этапа такой перестройки:

1. Альтруистические поступки (как и все прочие) основаны на безусловных рефлексах. Работает один канал информации — генетический, через ДНК.

2. Альтруистические поступки основаны на условных рефлексах. Можно привести много примеров, но самый любопытный — импринтинг, особенно характерный для птиц. Птица, воспитанная особью другого вида, признает ее за свою — и не признает собратьев. Лоренц пишет, что воспитанные им гусята признавали его за маму, а галка — за брачного партнера.

3. Правила отношений между особями вида (а это, в общем-то, и есть этика) полностью переключаются на лингвистический канал. Архитектор не может строить сложные сооружения инстинктивно, подобно пчеле. Так же и этика его неинстинктивна — он усваивает ее по моральным прописям, религиозным заповедям, притчам, историческим примерам.

Плохо это или хорошо? Трудно сказать. Нужно учесть, что даже у животных «этические нормы» разные у разных популяций одного и того же вида. Как правило, они соблюдаются только среди относительно близких родственников (одного рода). По наблюдениям Эйбл-Эйбесфельдта, серые крысы живут колониями, ведущими начало от одной самки, и загрызают пришельцев из других колоний. Такая «двойная бухгалтерия» сохраняется и у примитивных человеческих общим. Альтруизм, вплоть до самопожертвования, взаимопомощь, вообще добрые отношения распространяются только на членов рода, при экзогамных брачных связях еще и на членов родов, откуда берутся мужья и жены. Члены других родов и племен вообще не считаются людьми — их не только можно, но и нужно убивать и съедать. В смягченных вариантах такая этика сохранилась кое-где и до наших дней, вплоть до чеченских тейпов и казахских жузов.

При распаде родового строя возникают этносы, скрепляемые обычно не родством, а языком, образом жизни, часто общей религией. И, добавлю, общими этическими принципами. Но дробление на группы, различающиеся по этическим нормам, идет и внутри этноса. Так возникают этические группы по конфессиям («христианская мораль», «мусульманская мораль»), по конвиксиям (своеобразная этика «воров в законе») и т. д.

Сможет ли человечество когда-нибудь выработать единые этические нормы? Боюсь, что до этого очень далеко, тем более, что пути к достижению подобной цели не ясны. Христианская этика вряд ли поможет. Напомню, что соседи Ф. М. Достоевского по «Мертвому дому» были в подавляющем большинстве вполне верующими христианами, что не мешало им совершать разбой и убийства. То же и с мусульманами: он восторженно пишет о высоких моральных качествах заключенных братьев-мусульман, забывая о том, что попали-то они на каторгу за убийство богатого армянского купца.

Этика Канта пригодна лишь для людей уже высоко моральных. Другим самосовершенствование не нужно, они и так считают себя достаточно совершенными. Наиболее импонирует Л. М. Чайлахяну путь, предложенный А. Швейцером,— благоговение перед жизнью. Но ведь это не путь к достижению морального совершенства, а его конечный результат. С этой точки зрения наиболее высокоморальными были бы индусы — члены конфессии джайнов. Они не только строгие вегетарианцы, но во время еды даже закрывают рот вуалью, чтобы ненароком; не проглотить мошку. Но в той же Индии джайны слывут самыми безжалостными ростовщиками. Где же тут альтруизм?

Короче, мы должны признать, что все рецепты повышения нравственности человечества вряд ли эффективны.

В. В. Вельков (канд. биол. наук, Институт биохимии и физиологии микроорганизмов РАН). На мой взгляд, при обсуждении проблемы происхождения альтруизма ее стоило бы рассматривать по следующей схеме. Во-первых, генетика альтруистического поведения животных. В чем ценность такого поведения для биологического вида, для популяции? Может ли отбор зафиксировать в популяции гены, обусловливающие такое поведение? Во-вторых, альтруизм в человеческих популяциях. Здесь несколько подвопросов. Первый: альтруизм — это жертва жизнью (назовем это максимальным альтруизмом) или просто полезное для популяции поведение, которое не вознаграждается ни материально, ни морально? Второй: какова генетическая составляющая альтруистического поведения (что и насколько заложено в генотипе) и какова составляющая среды (считает ли данная популяция альтруистическое поведение социально ценным, насколько ценным и как эта ценность проявляется в официальной, групповой и индивидуальной морали)? Третий: является ли альтруистическое поведение селективно отрицательным, нейтральным или положительным признаком? Четвертый: существует ли ассортативность подбора брачных пар по альтруистическому поведению?

¹¹ Holden C. The Genetics of Personality. Science. 1987. V. 237. №4815. P. 598—603.
¹²Фогель Ф., Мотульски А. Генетика человека. М., 1990. Т. 2. С. 307— 309.

Только из перечня этих вопросов видно, насколько сложна и междисциплинарна эта проблема. Причем, замечу, что в проблемах генетики поведения человека я не специалист, тем более не специалист в проблемах такой совершенно новой ее отрасли, как генетика личности ¹¹. Все мои дилетантские представления на этот счет — результат простого альтруистического любопытства. Надеюсь, что и наша дискуссия имеет, в лучшем случае, селективно нейтральный характер. Считается, что у животных альтруистическое поведение может существовать. Теоретически возможно: альтруистическое поведение для пользы всей группы (или субпопуляции) и для пользы только ближайших родичей, у которых или половина генов альтруизма, или четверть, или осьмушка ¹².

¹³ Макфарленд Д. Поведение животных. Психобиопогия, этология и эволюция. М., 1988. С. 125—153.

Эволюционисты считают, однако, что альтруистическое поведение для пользы группы или групповой отбор за счет уменьшения приспособленности альтруиста невозможен. Группа, не имеющая генов альтруизма, будет пользоваться поведением альтруиста (эволюционисты называют это эффектом мошенничества), а самого альтруиста в конце концов просто съедят. Этим дело и кончится ¹³. Альтруизм в пользу ближайших родственников, видимо, возможен и, согласно математическим моделям, может быть тем большим, чем ближе родство спасаемых родичей.

¹⁴Природа. 1993. № 1. С. 72—85; № 2. С. 73—86; № 3. С. 63—71.

Что касается альтруизма людей, то начать следовало бы, наверное, с социальной стратегии приматов. Кому именно она дает преимущество в размножении? Как известно, субпопуляции приматов строго иерархичны, и особи каждого ранга (особенно самцы) характеризуются разной плодовитостью. Боевые самцы, назовем их так, которые при территориальных конфликтах имеют, очевидно, больше шансов проявить альтруизм, должны быть близкими родственниками вожака. (Ибо, как известно, именно вожак «имеет» привилегии в передаче своих генов.) Только тогда «бойцам» имеет смысл жертвовать собой, иначе все альтруистические гены погибнут вместе с ними. К сожалению, я не встречал а литературе случаев альтруизма у приматов. Эгоизм и предательство — сколько угодно. Причем, наибольшие преимущества имеет тот, кто предаст раньше. В журнале «Природа» не так давно появилась серия совершенно замечательных статей В. Дольника под совершенно замечательным заголовком: «Этологические экскурсии по запретным садам гуманитариев»¹⁴ . Многим в сегодняшней аудитории не помешало бы в этих запретных садах погулять.

Существующие психологические тесты, с помощью которых определяется степень альтруизма, разработаны, в основном, в США, т. е. применительно к обществу, где, как известно, «нет места подвигу». Прежде чем рассматривать возможную генетическую составляющую альтруизма, надо было бы попытаться понять, провозглашают ли различные общества альтруизм социально ценным признаком, обладание которым, не давая материальных преимуществ, повышает самооценку альтруиста. И насколько лицемерной, по отношению к альтруистам, может быть такая установка.

Очевидно, что в армиях всего мира поведение рядового, закрывшего собой амбразуру и уменьшившего этим потери среди боевых товарищей, будет расцениваться как социально ценное и поэтому одобряемое. Но если тот же подвиг совершит командир роты или полка, или авиаконструктор? Ясно, что общество явным и неявным образом социальную ценность альтруизма ставит в зависимость от иерархического ранга альтруиста. И тем не менее, из глубокого уважения ко всем тем, кто, не будучи нашими близкими родственниками, пожертвовали собой ради нас с вами, давайте все же не будем предполагать, что максимальный альтруизм поощряется только применительно к индивидам с низким социальным рангом, тем более с низким коэффициентом умственного развития.

Чтобы максимальный альтруизм действительно увеличил выживаемость всей популяции, он должен быть достаточно, но, однако, не слишком частым. Можно ли оценить эту оптимальную частоту альтруизма? Разумеется, общество, а точнее правящая группировка, может провозгласить альтруизм в качестве ценности и лицемерно. Это происходит тогда, когда «вожак и его камарилья» не способны (или не хотят) создать нормальную экономическую систему, которая обеспечивала бы надежность технологий и не требовала «подвигов в мирное время». Разумеется, такие лицемерные общества ввиду своей низкой экономической эффективности в качестве социально одобряемого поведения провозглашают не материальную заинтересованность, а, например, «коммунистическую сознательность» или «особую гордость советского человека». Существенно, что такая лицемерная альтруистическая мотивация к труду отрицательно сказывается на образовательном и культурном уровне потомства. И общества в целом. Ибо положительная корреляция между уровнем образования детей, их будущим социальным статусом и экономическим положением родителей отмечена давно.

Так вот, согласно американским исследованиям в детерминации альтруизма большую роль играет генотип. Исследования на монозиготных и дизиготных близнецах, которые или росли вместе (одинаковая среда) или были разлучены (разная среда), показывают, что большинство личностных характеристик детерминировано генами,а не средой. Например, по таким признакам как агрессивность — альтруизм, радикализм — традиционализм, отношение к смертной казни, предпочтения в музыке (классическая — электронная) монозиготные близнецы похожи независимо от того, росли они вместе или врозь. У дизиготных однополых близнецов личностные характеристики не коррелируют, независимо от среды. А приемные дети по характеру похожи на своих биологических родителей.

К сожалению, мне не известно, какова доля альтруистов в популяции, какова она в разных ее группах, постоянная ли и т. д. Если предположить, что потенциальные максимальные альтруисты в популяции все же есть (реальных, как вы понимаете, уже нет), тогда альтруизм — это или селективно нейтральный признак (т. е. альтруисты обществу и не полезны и не вредны), или полезный признак, и какая-то доля альтруистов в популяции специально поддерживается. Вообще, соотношение в человеческих популяциях особей с разными личностными характеристиками — вопрос довольно тонкий. (В физико-математической школе учеников с шизоидными характеристиками будет, наверное, больше, чем в школе спортивной. А обществу, состоящему из одних гениев и альтруистов, пришлось бы не сладко.)

¹⁵ Фогель Ф., Мотульски А. Цит. соч. Т. 2. С. 340; Т. 3. С. 179.

Как известно, в человеческих популяциях существует ассортативность (неслучайность по отношению к генотипу) подбора брачных пар. Например; у супругов существует довольно высокая положительная корреляция между коэффициентами умственного развития (1Q). Любопытно, что эта корреляция высока при сравнительно высоких и сравнительно низких значениях 1Q. В зоне средних значений 1Q эта корреляция ниже . Полагается, что социальная ¹⁵ структура, т. е. оптимальное соотношение индивидов с разными психологическими, умственными и экономическими характеристиками, обеспечивается за счет разной плодовитости групп и за счет ассортативности браков.

Замечено, что частота вступления в брак лиц со сходными личностными характеристиками значимо выше, чем просто случайная. Можно предположить, что у пары, образовавшейся не в последнюю очередь и из-за обоюдного «понимания» ценностей альтруизма, потомство будет также альтруистическим (гены плюс воспитание). Когда же уровень альтруистичности в ряду поколений возрастет до максимального, его носитель вместе с генами элиминируется из популяции. Тем самым доля альтруистов в обществе будет поддерживаться на докритическом уровне. А в моменты длительных кризисов, из-за усилившейся пропаганды альтруизма, этот генотип может стать более привлекательным для индивидов соответствующего ранга.

С. И. Розанов (канд. биол. наук, Институт биофизики клетки РАН). Анализируя природные явления, мы традиционно проводим максимально четкие границы между их различными проявлениями. Это удобно и, по-видимому, просто необходимо для продуктивного анализа. Однако, не замечая этого сами, мы эти существующие только в нашем сознании границы начинаем воспринимать как существующие объективно. На этой основе возникают новые, часто очень сложные, наукообразные, кажущиеся вполне правдоподобными логические конструкции, объективная ценность которых заключается только в удовольствии от игры ума. Именно такими представляются мне, биологу (и смею думать) — эволюционисту представления о чисто человеческом происхождении этики.

Вместе с тем нельзя не согласиться, что этические проблемы, в том числе проблема альтруизма и эгоизма, проблемы человеческие. Но, может быть, они только потому человеческие, что животные не осознают своих проблем, которые решаются эволюционным процессом. Вопрос о соотношении в этих проблемах социального и биологического, на мой взгляд,— вопрос ложный. «Социальное» целиком лежит внутри более общей сущности «биологическое». Сами понятия и термины «этика», «альтруизм», «эгоизм» появились, очевидно, только тогда, когда описываемые ими явления достаточно отчетливо обозначили себя в сознании людей как объективно существующие. Здесь уже отмечалось, что нет абсолютной этики, она всегда отражает не только уровень развития того или иного социума («общественно-экономический строй»), но и его этнический возраст (по Гумилеву) и тянущиеся сквозь века традиции.

Наверное, можно провести четкую (хотя, конечно, искусственную!) границу между эвопюционно приобретенными и воспитанными приоритетами в личных системах ценностей большинства членов какого-либо социума и дать ему характеристику, отличающую его по этому показателю от других общностей. Следует только иметь в виду отсутствие таких границ в реальной природе. Поведение — не менее значимый объект эволюции животных, чем морфологические, физиологические, биохимические и другие признаки. Постепенное увеличение роли индивидуального опыта, обучения и памяти в эволюции животных делало их поведение все более адекватным, повышая ценность для вида каждой особи. Я имею в виду сопряженность эволюции размеров, численности и темпов размножения крупных позвоночных. Вплоть до изобретения письменности и внешних носителей информации способность людей хранить в памяти и передавать друг другу с помощью речи информацию, очевидно, находилась в достаточной зависимости от эволюционных процессов.

По-видимому, в разных природных условиях процессы эволюции поведения и, значит, систем личных ценностей людей могли идти по различающимся «векторам эволюции». Давно известно, что эволюционные процессы работают на уровне не индивидуумов, а популяций. Уже нельзя пронаблюдать, но вполне можно себе представить некоторые векторы биологической эволюции основ альтруизма и эгоизма. Скажем, те популяции наших предков, архантропов и палеантропов, которые в экстремальных ситуациях (прежде всего в необычно голодное время)убивали и даже съедали своих стариков, получали преимущества в индивидуальном выживании, но обедняли свои информационные ресурсы, уничтожая вместе со стариками их бесценный опыт. Популяции, «альтруистически» сохранявшие стариков, пережив экстремальную ситуацию, получали преимущества в освоении благоприятной среды. Более детальный анализ вряд ли возможен из-за отсутствия фактических данных. Сегодня, пожалуй, только анализ в духе Миклухо-Маклая традиций и систем ценностей народов, максимально далеких от современной цивилизации, в сопоставлении с условиями кормящих их экосистем, может дать некоторые подходы к пониманию биологической эволюции основ альтруизма и эгоизма в поведении людей.

В заключение — несколько этологических примеров. По-видимому, «альтруизм» байкальской бельдюги, которая, чтобы произвести на свет потомство, поднимается из глубины в поверхностные слои, где ее разрывает внутреннее давление, или лососей, поголовно приносящих свою жизнь в жертву интересам вида, невозможно корректно сопоставлять с альтруизмом или эгоизмом вида Homo sapiens. Однако в мире млекопитающих, наших самых близких родственников среди животных, сколько угодно вполне корректных аналогий. Сравните отношение самцов к самкам в стае волков и в прайде львов. В первом случае это «западное», похожее на рыцарское, отношение — покровительство и защита независимо от сезона размножения. Во втором — аналогия с восточной картинкой — жена идет пешком с тяжелой поклажей на голове, муж едет на оспе и поет. Депо, конечно, не в Западе и Востоке в киплинговском смысле — волки есть и в Азии, и в Африке, и в Америке, львы раньше жили и в Азии, и в Европе. Дело, по-видимому, в разных векторах эволюции поведения псовых и кошачьих.

Наверное, в разных «вмещающих ландшафтах» вектор эволюции поведения наших далеких предков мог быть направлен как к преимущественному эгоизму, так и к преимущественному альтруизму. Не исключено, что обе тенденции могли развести разные популяции достаточно далеко друг от друга в популяционно-генетическом смысле. Неандертальцы, скорее всего, были в основном эгоистами в нашем понимании, а альтруистическое поведение стало одним из факторов выделения пинии ранних неандертальцев, которая привела к кроманьонцам. И победа кроманьонцев состоялась, несмотря на то, что неандертальцы были индивидуально сильнее и, очевидно, не глупее кроманьонцев. Одна морфологическая деталь позволяет антропологам предполагать большую, чем у неандертальцев, способность кроманьонцев подавлять свои эгоистические побуждения в интересах общества. При одинаковом в среднем объеме мозга у кроманьонцев (а это и мы с вами) лучше, чем у неандертальцев, развиты лобные доли, ответственные как раз за эту сторону поведения и за способность корректировать свое поведение а зависимости от прогнозируемого будущего.

Ни то, ни другое эволюционное решение не успело выделиться в «чистом» виде как безвариантный признак — с развитием культуры человек практически «вывернулся» из рук собственной эволюции. Обе тенденции живы в современном человечестве. В каждом человеке, по-видимому, генетически заложены они обе. Какая из них окажется основой формирования индивидуальной системы ценностей и будет определять меру альтруистичности или эгоистичности поведения — зависит от множества формирующих личность факторов. Это и пример семьи, и школьное образование и воспитание, и воздействие «улицы», идеалы, явно или через подсознание формируемые религией, искусством, кино и телевидением. Поэтому, кстати, мне кажется просто преступлением по отношению к обществу и его будущему отдавать каналы формирования личности во впасть стихии рынка. Но это уже другая тема, больше политическая, чем этическая или биологическая.

Н. Ю. Сахарова (канд. хим. наук. Институт теоретической и экспериментальной биофизики РАН). Сложность обсуждаемой проблемы прежде всего в том, что человек по своей природе двойствен. В нем два начала: биологическое и социальное.

Если говорить о биологическом начале, то удобной моделью для изучения генетического обеспечения социального поведения служат так называемые линейные мыши — с определенной наследственностью, хорошо изученные с генетической стороны.

В любом животном сообществе, как известно, устанавливается определенная иерархия социальных отношений. Обязательно есть «лидер», его «приближенные» и «подданные», т. е. отношения строятся по вертикали. Иерархию у мышей демонстрируют следующие опыты: в ванночку с водой, где есть платформа с площадками разной высоты, опускают мышей. Они, естественно, стремятся выйти из воды и расположиться на платформе. Самую высокую площадку всегда захватывает одна, самая сильная мышь, площадку пониже — еще две-три мыши, которые активно не позволяют остальным вылезти из воды.

Такое поведение характерно для большинства исследованных линий за исключением одной (линии 101/НУ). У этих мышей поведение было совершенно нетривиальным: все вылезли из воды, встали задними лапками на нижнюю площадку, передние положили на среднюю, а верхняя площадка не была занята никем. Это пример отношений по горизонтали, когда «уважается» каждая личность, независимо от ее свойств. Это пример альтруистического поведения, регулируемого на генетическом уровне, так как различия между линиями чисто генетические, и их можно изучать. Об этих опытах, проведенных в Институте нормальной физиологии имени П. К. Анохина, мне рассказывал специалист по генетике мышей А. М. Малашенко. Они говорят о генетическом обеспечении альтруистического поведения.

Животное — система сложная, и «подстраховка» поведения осуществляется и на следующих уровнях организации. Когда-то, в 70-е годы, я прочитала в журнале «Наука и жизнь» статью П. В. Симонова, где рассказывалось о тех самых, очень интересных опытах с крысами, о которых упоминал А. А. Азарашвили. Когда крыса подбегала к кормушке, замыкалась электрическая цепь, и крысу в соседней клетке, отделенной прозрачной перегородкой, начинало бить током. Животные у кормушки видели ее страдания, но реагировали на них по-разному. Часть из них (20%), один раз увидев мучения соседки, больше не приближались к пище, предпочитая погибнуть от голода, но не причинять боль другому. Часть (тоже 20%) несмотря ни на что продолжали жрать, даже когда уже были сыты. 60% подопытных вели себя «конформистски» — быстро подбегали к кормушке, схватывали пищу и убегали в безопасное место. Причем в этих опытах очень четко сохранялись количественные соотношения между альтруистами, эгоистами и конформистами.

Стали выяснять, какие разделы мозга связаны с таким удивительным поведением, и оказалось, что это — особые структуры подкоркового слоя, так называемые амигдалы, миндалевидные скопления нервных клеток. Их удаление резко меняло поведение, но не всех животных, а только тех, которых можно назвать конформистами. У альтруистов и эгоистов оно ничего не меняло, а конформисты с удаленными амигдалами разделились на две группы: 50% альтруистов и 50% эгоистов. Эти опыты выявляют и генетические основы поведения и то, как оно «корректируется» на физиологическом уровне. Наличие амигдал помогает ориентироваться в определенной обстановке и регулировать поведение в ту или другую сторону.

Такое же соотношение между альтруистами и эгоистами сохраняется и в человеческом обществе. Например, проводилось тестирование американских студентов, конечно, без оглашения цели испытаний. Им предлагали выполнить задание на стенде, предупреждая, что от этого зависит их карьера. При замыкании электрической сети в соседнем застекленном помещении актер, якобы студент, изображал муки от электрического шока. 20% студентов после первого же включения прибора отказались от участия в опытах, ставя крест на своей дальнейшей карьере. 20% — довели опыты до конца, несмотря на то, что видели мучения «коллеги». Эти данные опубликованы в научной литературе, и специалисты с ними хорошо знакомы.

Удивительно, что при удалении из сообщества альтруистов и эгоистов в следующих поколениях они появлялись вновь, и соотношение между ними восстанавливалось. Это тоже было показано в опытах с крысами. Может быть, здесь проявляются законы наследственности Менделя? Если предположить, что ген альтруизма — рецессивный, а ген эгоизма — доминантный, то понятно, почему так редко встречаются альтруисты. А у конформистов есть и тот и другой ген, но присутствие альтруистического замаскировано эгоистическим. Однако их дети вполне могут быть или чистыми альтруистами или чистыми эгоистами, т. е. именно конформисты «поставляют» в общество и тех и других.

Довольно часто встречаются рассуждения о том, что альтруисты эволюционно не выгодны, так как они первыми погибают в критических условиях и не оставляют потомства. Это действительно так, и в полной мере относится к человеческому обществу. Об этом писал А. Швейцер, говоря о безнравственности в послевоенное время, когда моральные нормы устанавливаются численно преобладающими преуспевающими эгоистами, а конформисты принимают правила игры. Но проходят годы, вновь появляются чистые альтруисты, и все возвращается на свои места.

Эта закономерность проявляется, на мой взгляд, в так называемом «законе Ключевского» — законе о третьем «небитом» поколении. Нам в Пущине об этом рассказывал в своих лекциях известный специалист по философии истории В.. П. Лебедев. Лишь третье поколение, выросшее без страха физического уничтожения, способно на активные действия. Вот примеры из русской истории: при Иване Калите кончились набеги татар на Русь, он сам собирал подати и отправлял их в Орду, тем самым предохраняя своих людей от физического уничтожения. Его внук (третье поколение) вывел войско на Куликово поле! Несчастный император Петр III за несколько месяцев своего правления успел выпустить Указ о вольности дворянства и через 60 лет, в 1825 году, в России открыто выступили декабристы (дворяне). В 1861 году отменили крепостное право — до 1917 года оставалось 56 пет!

Если говорить о наших днях, то, как считает В. П. Лебедев, третье «небитое» поколение рождается сейчас. Отсчет идет от смерти Сталина: на каждое поколение приблизительно двадцать лет. Если мы не дадим втянуть себя а какую-либо военную авантюру наподобие Афганистана, то могут возникнуть условия для восстановления генетического обеспечения нравственности.

Теперь я хотела бы возразить тем, кто считает, что эгоисты, захватывая лучшие места под солнцем и охраняя свою жизнь, должны оставлять после себя многочисленное потомство. Вовсе нет. Генетики, изучающие поведение мышей, рассказывают, что доминирующие особи так заняты охраной захваченной территории и упрочением своего главенствующего положения, что почти «забывают» о таком предназначении, как продолжение рода. Поэтому у особей, занимающих более низкое положение, потомство более многочисленное. Так сама природа регулирует соотношение между носителями, если можно так выразиться, разного представления о нравственности,

И все-таки дело обстоит не так просто. Недостаточно считать, что гены альтруизма и эгоизма — обычные гены, наследуемые по законам «формальной», как говорили раньше, генетики. В свое время я с удивлением узнала, что основной вывод из опытов с крысами, о которых я только что рассказывала, такой: альтруизм есть высшая форма эгоизма — суперэгоизм. Альтруисты — это особи (будь то крыса или человек), которые так любят себя, что предпочитают умереть, но не страдать от мучений других. Такой вывод, возможно, шокирует тех, кто хотел, чтобы добро было только добром, а зло — только злом. Но приведенные мною сведения — научный факт.

Допустим, что ген альтруизма — это множественный ген, подобно гену черной окраски у кролика. Чем больше этих генов, тем больше черных пятен на белой шкурке, но до определенного предела это все-таки пятнистость. Но прибавляется еще такой же ген — белый цвет исчезает, и кролик становится полностью черным. Возможно, та же история и с альтруизмом, который многие считают вторичным по отношению к эгоизму. Мне подобное объяснение кажется вполне логичным, оно снимает таинственность с вопроса о появлении в биологическом мире такого «непрактичного» явления как альтруизм. Можно считать, что это — проявление на генетическом уровне такого общего закона, как переход количества в качество.

Все, о чем я говорила до сих пор, относилось к биологической составляющей, к тому биологическому фундаменту, не учитывая который невозможно понять социальную сущность человека. Неожиданную поддержку я нашла в словах учительницы моего сына В. В. Михайловой, педагога с большим стажем. На вопрос, какое значение она придает наследственности и воспитанию, я услышала в ответ: «98% определяется наследственностью и только 2% — воспитанием, при условии, что воспитанием занимается настоящий, педагог». В течение долгого времени я следила, как обращалась эта учительница со своими воспитанниками, как учитывала их индивидуальные особенности и как создавала нравственный климат в классе. Этому последнему фактору я придаю большое значение. Ведь дети были очень разными, не все они выросли прекрасными людьми, но в той обстановке, которую создавала учительница — авторитет для них — они проявили свои лучшие качества.

Все это применимо и к человеческому обществу в целом. Очень важен моральный климат: альтруисты и эгоисты всегда останутся сами собой, но конформисты, которых большинство, будут такими, какими хочет видеть их общество. Здесь зашел разговор о религии, о том, какой огромной нравственной силой она обладает. Я с этим, конечно, согласна. Хотим мы этого или не хотим, но все мы живем по нравственным правилам, установленным Церковью, а их нарушение считаем безнравственным. В свое время на меня большое впечатление произвели слова о том, что там, где уничтожается религия, начинается безнравственность. Пожалуй, именно после этих слов началось мое возвращение в Церковь.

И последнее. Хочется, чтобы здесь прозвучало имя Дмитрия Петровича Филатова, основателя кафедры эмбриологии Московского университета. Это был талантливый ученый, очень много сделавший для экспериментальной эмбриологии в нашей стране. Сын богатого помещика, он унаследованную землю отдал крестьянам, формально продав ее за бесценок — по 5 копеек за десятину. Это привело к разрыву с семьей, и фактически он прожил жизнь отшельником, но очень многим помогал, и был очень доброжелательным человеком. Умер Д. П. Филатов в 1943 году, и когда разбирали оставшийся после него архив, нашли неизвестную рукопись. Это была глубокая философская работа «Норма поведения или мораль будущего с естественноисторической точки зрения. Написана она была в 1940 году, а напечатана в конце 60-х в сборнике «Пути в незнаемое». В ней он разбирает происхождение эгоизма и альтруизма, рассматривает биологические основы этих явлений и на примере литературных образов русских писателей показывает основные черты истинных альтруистов.

Альтруисты, приходит к выводу Филатов, в основном встречаются среди людей малого достатка, и очень определенно отвечает, почему это так. «У людей физического труда и малообеспеченных ребенок приучается к тому, что кроме удовлетворения своих потребностей нужно удовлетворять и какие-то общие. Происходит подавление эгоистического начала (ведь первые слова в лексиконе ребенка — «дай», «мое» — уже связаны с противопоставлением себя всему остальному)». Поэтому надо, чтобы «большая часть поступков ребенка... была поставлена на службу не ему самому, но направлена на потребности других, родных или чужих. Так формируется поведение, которое отучает от привычки ставить себя в центр вселенной или не дает образоваться этой привычке». При воспитании ребенка «все внимание должно быть обращено на то, чтобы приучить формирующегося человека к мысли, что трудиться на пользу других так же необходимо, как необходимо не воровать, быть честным...»

Филатов часто обращается к христианству, но с какой-то горечью и разочарованием. И хотя все его герои — христиане и истинно верующие люди, он считает это случайным и необязательным. Основное расхождение Филатова с христианскими догмами — неприятие представления о личном бессмертии. Он считает, что для истинных альтруистов, носителей морали будущего, основное — это любовь к жизни во всех ее ипостасях. Без этой любви к жизни в них бы не проявлялась огромная моральная сила, граничащая с самоотречением, которая заставляет жертвовать личным, чтобы сохранить гармонию целого. Такие люди настолько любят жизнь, что ради нее готовы умереть, в них нет страха смерти. «Любящий жизнь не боится смерти, а любящий житейские удовольствия — очень, очень боится». Таких людей, носителей новой морали, очень немного, но Филатов верил, что их будет все больше, и тогда «картина человеческих отношений изменится».

Материал подготовлен
Н. ДУБРОВИНОЙ