АНОНС

 

Липман, У. Публичная философия. Пер. с англ. И. Мюрберг – М.: Идея-Пресс, 2004. – 160 с.

 

 

Посвящается Хелен

 

 

Плохи те первооткрыватели,

которые не могут уверовать в существование земли, пока не видят вокруг себя ничего, кроме моря. Бэкон, Развитие знания, II, VII, 5.

 

 

КНИГА ПЕРВАЯ: Закат Запада

 

ГЛАВА 1.  НЕПОНЯТНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

 

1.   Причина  написания этой  книги

 

Памятным летом 1938 года я взялся за написание книги с целью выразить все свои мысли и чувства по поводу усили­вающегося разлада в нашем западном обществе. В то время я жил в Париже и знал о принятии решения, которому вскоре было суждено свести в Мюнхене м-ра Чемберлена и мсье Деладье. Оставалось мало надежд на то, что удастся предотвратить новую мировую войну иначе, чем через жалкую капитуляцию, однако, никто не мог с уверенностью сказать, что Франция и Великобритания смогут выстоять под натиском грядущего на­падения. Они были неподготовлены к этому, в народе каждой из стран царили раскол и деморализация. Американцы нахо­дились далеко, они были решительно настроены на нейтрали­тет и не вооружены. Я был полон опасений, что нациям Атлан­тического сообщества не удастся должным образом ответить на этот вызов, и если мои опасения оправдаются, мы утратим наши великие традиции цивилизованности,¹ те свободы, кото­рые завоевал для себя западный человек в результате многове­ковой борьбы и которые оказались теперь под угрозой вследст­вие поднимающейся волны варварства.

Взяться за перо меня заставила потребность прояснить самому себе причины вызывающей тревогу неспособности за­падных либеральных демократий справиться с этой разбуше­вавшейся стихией. Книга уже была написана вчерне, когда па­дение Франции сделало очевидным то, что и нам придется уча­ствовать в военных действиях — мало того, если будет проигра­на битва за Британию, нам придется сражаться в одиночку.

Но в это время люди в Америке были так нее не готовы к участию в войне с точки зрения их духовного настроя, как не были они готовы к нему в военном отношении. Возможна ли мобилизация демократий,  возможно ли добиться от них со-

 

¹ Sir Ernest Barker, Traditions of Civility (1948). Эта фраза принадлежит Ковентри Патмору. /17/

 

стояния боевой готовности, готовности пройти через испыта­ния, необходимой, для того чтобы выстоять перед лицом этой смертельной угрозы? Демократии обладали более значитель­ными материальными возможностями. Они имели перевес в числовом соотношении, в ресурсах, во влиянии. Но обладали ли они достаточным пониманием этого, достаточной дисцип­линой, для того чтобы сохранить данный перевес и достаточ­ной решимостью, для того чтобы выстоять с его помощью? Пусть они располагали средствами, но обладали ли они еще и волей, а также знанием того, как ими распорядиться? Вторая мировая война разгоралась из углей первой мировой, из того, что не удалось решить той войне, и ничто не говорило о спо­собности западных демократических правительств контроли­ровать положение дел у себя дома и принимать необходимые решения. Они лишь реагировали на происходящее, но не управляли ходом событий. Могли ли они избежать поражения и не быть завоеванными, не приведя к истощению само за­падное общество, не причинив ему огромные страдания, спо­собные породить отчуждение в массах, не прибегнув к такой степени насилия, которая несет в себе непоправимые послед­ствия? Они так сильно опаздывали со своими ответами на происходящее; и, вмешавшись в него, они еще не знали, во что они ввязались. Они отказывались верить своим глазам и ушам и вопреки всему продолжали ждать и надеяться.

Людям, подобным мне, людям, познавшим умиротво­ряющее спокойствие довоенной мировой ситуации, нелегко было разглядеть тот факт, что западные либеральные демокра­тии были больны, и мысленно смириться с этим фактом, одна­ко, поскольку во вторую мировую войну мы были втянуты не будучи готовы к ней, невооруженными, это, как мне кажется, заставляло признать, что в жизни нашего общества произошел какой-то глубинный сбой, причиной которого являются не ма­хинации наших противников и не превратности жизни, а мы сами. И так воспринимал происходящее отнюдь не я один. Речь идет о большой группе людей, которые — хотя они нико­гда и не сомневались в необходимости оказания самого отча­янного сопротивления противнику и в том, что поражение, случись оно, нанесет непоправимый и невозместимый ущерб, — в глубине души понимали, что ввержение в тотальную войну не может пройти без последствий ни для нашей демократии, /18/ ни для нашей свободы. Как я убедился тогда, мы оказались не раненными, но больными, а так как нам не удавалось обеспе­чить порядок и мир во всем мире, нам на пятки стали насту­пать те, кто считали себя избранными на роль наших преем­ников.

 

2. 1917: год революций

 

В декабре 1941 года я приостановил работу над рукопи­сью, понимая, что впереди мир ожидает столько новых собы­тий, что если когда-либо мне и доведется вернуться к данной книге, мне придется переписывать ее заново. Когда лее я вер­нулся к ней после войны, тяжелые предчувствия, вдохновив­шие меня на ее написание, оказались в удручающей степени сбывшимися. С либеральными демократиями творилось что-то весьма неладное. Правда, им удалось разгромить своих врагов. Они избежали поражения и порабощения. Но заключить мир и восстановить порядок им не удалось. Во второй раз на протя­жении жизни одного поколения не смогли они предотвратить разрушительной войны; они не хотели готовиться к ведению войны; когда же, в конце концов, заплатив непомерную цену, они смогли-таки разгромить своих врагов, то не сумели обра­тить свои победы в мир. Они оказались втянуты в порочный круг войн, перерастающих в другие, более масштабные войны. Можно ли отрицать тот факт, что они страдали некой неспо­собностью справляться с действительностью, управлять собст­венными делами, защищать свои жизненные интересы, а воз­можно также и обеспечивать собственное выживание в каче­стве свободных демократических государств?

В том, что Запад переживает упадок, сомневаться не приходилось. Через тридцать лет после того, как Вильсон про­возгласил установление мира во всем мире в условиях господ­ства демократических правительств, североатлантические де­мократии оказались заняты обороной Западной Европы и ок­раин Евразийского континента. Для создания подобного поло­жения хватило менее, чем полувека. В 1900 году люди всего земного шара признавали (даже если им это не нравилось) гла­венствующее положение западных наций. Они были признан­ными лидерами прогресса человечества, и утверждение о том, что усвоение менее продвинутыми народами путей использо- /19/ вания достижений западной технологии, процедур проведения свободных выборов, принципов соблюдения Билля о правах и умения жить в соответствии с политической философией За­пада является делом времени, не подлежало сомнению. До 1917 года повсюду, даже в России, моделью нового правитель­ства считалась либеральная демократия британского, фран­цузского или американского типа.

Но к концу 1920-х годов XX века положение резко изме­нилось. Лорд Брайс заканчивал свою книгу  Современные де­мократии, и хотя он все еще продолжал писать в довоенном стиле о распространении демократии и о том, что за последние пятнадцать лет число демократических государств в мире уд­воилось, он видел эти тревожные признаки и был обеспокоен ими. "Пусть это и не обрадует более молодое поколение", писал он в предисловии, но он не в силах "побороть пессимизм, вну­шаемый предшествующим  опытом".   Он вынужден  был ска­зать, что "хотя демократия получила распространение, хотя ни одна из стран, опробовавших ее, не выказала никакого жела­ния от нее отказаться,  мы еще не в состоянии утверждать вслед за деятелями 1789 года, что она представляет собой не­что естественное и поэтому, в конечном счете, является неиз­бежной  формой  правления.   С тех  пор  как  солнце  свободы брызнуло в глаза членов Генеральных штатов в Версале, успело много чего случиться.  Народное правление еще не доказало, что оно всегда и везде являет собой благое правление. Утвер­ждение о том, что поскольку во многих странах замена монар­хии или олигархии демократией явилась следствием нетерпи­мости к явным порокам общества, то аналогичная нетерпи­мость способна когда-нибудь стать причиной обратного про­цесса, — это утверждение,  представляющееся  невероятным, все же не кажется немыслимым."²

Прошло три года — Муссолини осуществил поход на Рим, и Италия стала первой из крупных демократических стран, осуществивших данный "обратный процесс". Оглядываясь на­зад, мы способны теперь понять, что писавший в период окон­чания первой мировой войны лорд Брайс считал навеваемым опытом пессимизмом то свое суждение, которое на поверку

    ² James Bryce, Modern Democracies (1921), Vol. I, p. 42. /20/

оказалось интуицией восприимчивого и знающего наблюдате­ля. Находясь излишней близости от места событий, не позво­лявшей ему разглядеть происходящего, лорд Брайс "кожей" почувствовал, что происходит некая глубинная перестройка перспектив развития демократии.

Я думаю, что в странах демократии произошла некая никем не замеченная революция. На третий год течения пер­вой мировой войны совокупные потери достигли столь чудо­вищных размеров, что институциональное устройство всех воюющих стран не выдержало этого напряжения сил и сопро­вождающего его стресса. Война, по красноречивому выраже­нию Ферреро, стала гиперболичной, и довоенные правительст­ва оказались не в состоянии вместить столь безграничное предприятие в рамки выносливости и лояльности народов. В побежденных странах ценой этой неспособности стала рево­люция против существующего строя. Пали империи Романо­вых, Гогенцоллернов, Габсбургов и османов. В победивших странах государственные институты не были опрокинуты, правители не были ни изгнаны, ни посажены в тюрьму, ни вы­сланы. Но конституционный строй изменился изнутри — изме­нился исподволь, но коренным образом.

 

3.  Внутренняя революция в демократических странах

 

Сэр Генри Мейн, активный критик демократии, писав­ший в 1884 году — как раз когда Англия собиралась принять всеобщее избирательное право для мужчин — заметил, что "не может быть более грубой ошибки", чем считать, будто "демок­ратия отлична от монархии по сути". Ибо "в обоих случаях на­лицо совершенно одинаковые способы проверки способности правительств исполнять их необходимые и естественные обя­занности."³ Эти естественные и необходимые обязанности свя­заны как с обороной, отстаиванием за рубежом жизненных интересов государства, так и с обеспечением порядка, безо­пасности и платежеспособности внутри страны. Данные обя­занности неизменно влекут за собой нелегкие решения. Они яв­ляются нелегкими потому, что правители государства должны облагать  налогами,   осуществлять  военную  мобилизацию, ко-

³ Sir Henry Maine, Popular Government (1886), pp. 60—61.

21

мандовать, запрещать; они должны утверждать общественные интересы вопреки частным наклонностям, а также вопреки всему, что просто и пользуется массовой поддержкой. По­скольку им приходится выполнять свои обязанности, зачастую они вынуждены плыть против течения частных предпочтений.

В начале 1900-х годов сложность правления осознавалась слабо. Ибо в течение более чем полувека исторического разви­тия демократии в обществе царило поразительное затишье, в течение которого правительствам редко приходилось прини­мать трудные решения. Со времен Ватерлоо не произошло ни одной мировой войны, а после американской гражданской войны имело место всего несколько коротких локальных войн. Это было время разрастания вширь, развития освобождения; предстояло колонизировать новые континенты и установить новую индустриальную систему. Казалось, что эпоху историче­ских бурь человечество оставило позади. Правительствам, ста­новившимся все более демократичными, либеральными и гу­манными, не было нужды справляться с трудными проблемами войны и мира, безопасности и платежеспособности, конститу­ционного строя и революции. Они могли сосредоточиться на совершенствовании, на вопросах увеличения и улучшения. Жизнь была безопасной, свобода была гарантирована, дорога к личному счастью открыта.

За этот долгий период мира либералы свыклись с пред­ставлением о том, что в свободном и прогрессивном обществе хорошо иметь слабое правительство. В течение нескольких по­колений Запад процветал под властью правительств, которым не приходилось доказывать свою силу путем принятия непопу­лярных решений. Можно было мечтать (не опасаясь, что кто-то грубо тебя разбудит) о том, что соперничество различных ин­тересов как-нибудь само разрешится наилучшим образом. Как правило, правительство могло хранить нейтралитет и в боль­шинстве случаев оно могло избегать позитивных суждений о добре и зле, правильном и неправильном. Интересы общества могли приравниваться к тем, которые выражал исход выбо­ров, уровень продаж, балансовая отчетность, движение цифр, развитие статистики. До тех пор пока мир воспринимался как нечто само собой разумеющееся, благо общества можно было представлять себе в качестве совокупности частных сделок. Не возникало нужды в какой бы то ни было правящей власти, /22/ способной выходить за пределы частных интересов и предписывать им свой порядок, управляя ими.